ЗА АПЕЛЬСИНАМИ
(Рассказ пожилого человека)
Чего не сделаешь для детей! – подумал немолодой кандидат наук Сергей Киселёв и занял очередь. Её конец находился на одной из северных улиц Москвы и постепенно был заносим сырым декабрьским снегом, поглотившим всё видимое пространство: пустынный сквер, дома нового микрорайона, глухо шумящее шоссе.
Очередь вливалась в стеклянное здание универсама. Там продавали апельсины. В южном, морском городе, где жил командированный в столицу учёный, апельсины почему-то были редкостью, а перед Новым годом так хотелось порадовать сыновей.
Снег работал вовсю. Зелёное кашне, чёрное пальто со следами недавней элегантности, кроличья шапка кандидата побелели и увеличились в объёме. Жёсткая бородка, усы, брови стали снежными, совсем дед-морозовскими. Лишь добрые глаза весело зеленели за полузаснеженными стёклами очков. Сергей не страдал. Он стоял в очереди и веселился, созерцая картины окружающей жизни.
– Скорей бы в магазин вползти, – подумал он. Почитать можно. С людьми побеседовать. Но промелькнули первые впечатления. Мысли потекли по проторенному руслу. И, по мере того, как снежные хлопья заделывали последние чёрные пятна на пальто Сергея, он снова и снова продумывал тему своей научной работы из области металлографии.
Танечка Борисова родилась в середине пятидесятых годов. Понятия «голод», «нечего есть» ассоциировались у неё с лыжными прогулками и пиковыми ситуациями, вроде подготовки к экзаменам или защитой дипломного проекта. Из продуктов питания лишь апельсины с мандаринами всерьёз волновали её. Её и дочку Машу, у которой любовь к цитрусовым появилась от матери по тайным каналам наследственности. Танечка в прошлом году окончила строительный институт. Маше было полтора года. Отец девочки не выдержал испытания ранним отцовством, а радостей познать не смог по причине ветрености натуры. Его у Маши не было. Лишь очень скромные денежные переводы из далёкого города один раз в месяц подтверждали законность её рождения.
– Однако, – могут спросить, – при чём тут Таня Борисова? Ведь рассказ идёт о…
– Да, да. Конечно! Всё дело в том, что Таня находилась в этой очереди перед Сергеем. Просто это ещё не известно из-за снега.
Войдя в магазин, люди радовались, щурясь на яркий свет, стучали ногами о решётки, шапками и перчатками отряхивали снег. Запахи сырой одежды перемешивались с магазинными, голоса и звуки слились в монотонный гул. Сергей на мгновение почувствовал, что существует, как бы вне всего происходящего, и всё это: толпы людей у касс и стеллажей с продуктами, светильники, новогодние плакаты и украшения, шум и запахи магазина он воспринимает со стороны, словно из другого измерения.
– Что с вами? – услышал он молодой голос, а потом понял, что это к нему. Вопрос вернул Сергея к действительности, и он увидел обращённый к нему взгляд. Улыбнулся Тане Борисовой, стал расстёгивать пальто, отряхиваться, как все. Стал приспосабливаться к стоянию в помещении.
– Спасибо, всё в порядке, – ответил он Тане – А почему вы спрашиваете?
– Мне показалось, что с вами… что вы теряете сознание.
– Нет, я просто задумался.
– Вы, наверное, научный работник, – полуутвердительно спросила Таня.
– Я да. Научный работник. Правда, я что-то не наблюдал глубокой задумчивости среди коллег. Спасибо, хоть как-то думают.
Таня рассмеялась. Сзади напирали желающие войти в магазин. Очередь пружинила.
Сергей и Таня оказались стиснутыми со всех сторон – ни охнуть, ни вздохнуть. Именно в это мгновение до Сергея дошло, что она очень мила. Если бы Киселёв мог рассмотреть Танечку всю целиком, он бы ещё не так восхитился. Рослая и спортивная Таня была, тем не менее, весьма грациозной. Она относилась к тем удивительным женщинам, о которых говорят, что они ходят, не касаясь земли и ещё, что улыбка их согревает.
Сергей смотрел на Танино лицо и в его груди начались какие-то радостные процессы. Дремлющее в глубинах души мужское начало, словно молодой зверь потянулось сладко и, ворча, обнажило на миг влажносверкающие зубы. Возникло желание защищать, опекать! Сергей растопырил руки и создал вокруг Тани зону неприкосновенности. Таким образом, они и вышли на «финишную прямую» – два десятка метров относительного комфорта.
Теперь Сергей Киселёв мог без помех смотреть на девушку, разговаривать с ней. Он уже отдавал себе отчёт, что любуется её румяным от зимы и толчеи лицом, ясными глазами серого цвета, тёмными, длинными волосами, которые ниспадали к плечам из-под круглой шапочки-самовязки. Сергей разговаривал с Таней о жизни, а сам думал, что её губы нежны и сравнивал их с лепестками своего любимого цветка – розы. Он был учёный, не поэт и не занимался погоней за оригинальными образами. Сравнивая губы Танечки с лепестками алой розы, Сергей получал такое же наслаждение, как поэт, нашедший диковинный, ранее неизвестный образ.
Их беседу нарушил звонок, протрещавший об обеденном перерыве в работе отдела. Многие пожимали плечами: вот, мол, невезение. Другие возмущались. Третьи просили продавца отпустить апельсины хотя бы части очереди, находящейся в магазине. Но продавец – молодая, не в меру полная женщина в белой, мятой куртке, объявила, что продавцы тоже люди, а затем понесла что-то о конституции и правах граждан на отдых.
Очередь решила не расходиться. Старушка сзади спросила Сергея будет ли он стоять, так как ей нужно на пару минут отойти.
– Я буду стоять, – неожиданно для себя ответил старушке Сергей и виновато улыбнулся Тане.
– Идите, идите, бабушка. Не беспокойтесь, мы вас запомнили, – сказала старушке Таня. Она решила подождать, ещё не догадываясь, что осталась в магазине не только из-за апельсин. Что этот мужчина такой умный, с доброй улыбкой и приятным голосом за несколько минут общения умудрился каким-то образом стать для неё значимым. Что он чем-то притягивает её к себе, и это страшновато и приятно.
Очередь значительно похудела. Многие люди ушли, чтобы сделать какие-то дела. Ведь час – время не малое. Сергей и Таня устроились на мраморном подоконнике над калорифером. Приятно ныли уставшие от стояния ноги. Тепло проникало сначала в кончики пальцев, затем разливалось по всему телу. Стало хорошо и спокойно на душе, словно встретились после долгой разлуки сердечные друзья. Удрали от всех, всех и, забравшись в уютный уголок загородного ресторанчика, говорят – не могут наговориться обо всём, самом главном, чего не успели сказать друг другу за предыдущую жизнь. Конечно, если бы Таня и Сергей проанализировали происходящее, то ничего подобного не было бы. Не стала бы Танюша ни с того, ни с сего рассказывать незнакомому человеку о своей жизни, интересах и затруднениях. Не стал бы вполне зрелый Киселёв выкладывать первой встречной девчонке (он ведь почти вдвое был старше Тани) свои сокровенные мечты, свои представления о жизни и обществе. Не стал бы ни в коем случае говорить о своём семейном счастье. Между тем ни он, ни она не анализировали происходящего с ними. Их захлестнула, понесла романтическая волна доверия, расположения, благодарности. И так радостно было подчиниться её светлой силе в этот промозглый декабрьский день! Сергей и Таня выяснили и то, что их музыкальные и художественные вкусы сходны. Говоря о международном положении, они признали, что мир куда лучше, чем война, и Сергей пообещал Тане рассказать о трудной жизни народа на Урале во время прошлой войны. Он жил на Урале с матерью в ту войну и хорошо всё помнил. Пообещал и спохватился – завтра ведь уезжает! И это наполнило беседу новым смыслом – горечью несостоявшейся встречи, ожиданием скорой разлуки, само понятие которой, вроде бы, неприменимо к людям, расходящимся после поверхностного знакомства в очереди за апельсинами.
Снова звонок. Народ зашевелился, стал разбираться по местам. Появились ушедшие. С точностью хронометра возникла давешняя старушка. Сергею с Таней пришлось оставить уютный подоконник и так же занять свои места в очереди.
– Вы далеко от дома работаете? – спросил Сергей, – В столице это ведь проблема серьёзная. Транспорт, пересадки…
– Я сейчас не работаю. У меня с этим непорядок, – ответила Таня. – После института мне не дали свободный диплом, как не просила. Направили работать в одну организацию, до которой добираться добрых полтора часа тремя видами транспорта. Сказали – благодари, что хоть в Москве. Ну, год я просидела с Машенькой – это дочку так зовут, а сейчас совершенно не знаю, как быть. Судите сами – рабочий день восемь часов, на переезды – три. Всего одиннадцать. Это значит, что я должна отдать Машу в ясли, в круглосуточную группу. Если возьмут. Потому что преимущество рабочим женщинам, работающим посменно.
– А мама вам не помогает? – спросил Сергей
– Нет, мама не может. В прошлом году умер наш отец, и она очень сдала. Она у сестры живёт. А я вот – вольная птица.
– Но, чтобы жить, нужно, извините, что-то клевать, – заметил остроумный Сергей, – и защищать организм одеждой, по возможности модной и красивой.
– Вот-вот. Прямо в корень, – без тени улыбки ответила Таня, – работать мне совершенно необходимо. И рядом с нами полным-полно хороших мест работы. Вон там, например, гляньте в окно, – Таня указала на огромный дом, силуэтом проступавший за шоссе сквозь мглу хмурого дня. – Это ГИПРО…(далее следовало нечто для Сергея малопонятное). Меня бы сюда взяли. Им нужны инженеры моей специальности, но они не имеют права. Сначала, говорят, отработайте по назначению, а потом приходите.
– А откуда они знают про назначение? – наивно спросил Сергей, – Диплом ведь у вас есть?
– Конечно есть, но трудовой книжки со стажем работы у меня же ещё нет.
– А если бы была, вас взяли бы в этот ГИПРО?
– Обязательно. Тогда они не нарушили бы никаких законов о молодых специалистах.
– Так, так, – задумчиво промычал Сергей, защищаясь от народа, загруженного апельсинами. Им овладела идея помочь девушке в её нелёгкой жизни.
Апельсин взяли по два кило. По деньгам. Из магазина вышли вместе. Молча шли по тропинке, протоптанной в снегу. Таня впереди, Сергей за ней. Шли напрямик через сквер к домам. Снегопад прекратился. Сырой порывистый ветер швырял в лицо снежную пыль, срывая снег с редкостоящих деревьев, кустов, с пустырей необжитого района. Молчание становилось тягостным. Ведь Сергей шёл непонятно куда прочь от шоссе и транспорта. Таня же вела за собой незнакомого мужчину и совершенно не знала, как ей быть дальше.
Откуда-то взялась большая белая собака с поджатым хвостом и вопросительным взглядом карих глаз.
– Привет, пёс! – сказал Сергей.
– Это наш сосед, – сказала Таня, – его здесь люди подкармливают. Его зовут Добрый.
– А вас? – спросил Сергей.
Таня остановилась, как вкопанная. Не оборачиваясь, спросила: – Зачем вам?
– Затем, что у меня родилась идея. Идея вашего устройства на работу и вообще решения всех проблем.
– Вы хотите на мне жениться? Но ведь многожёнство у нас всё ещё не введено.
– Ну, хорошо, не всех проблем, – не обращая внимания на Танин тон, – ответил Сергей, – но работать вы у меня будете, как миленькая. В вашем доме, или в соседнем.
– Вы не сердитесь, – оборачиваясь сказала Таня, – меня зовут Таня.
– Сергей.
– Очень приятно. А что вы придумали?
– Вот что. Вы ведь строитель. А у вас тут где-то должен быть ЖЭК. Это контора такая по эксплуатации домов. Ну, где паспортистка, где книжки на оплату квартир выдают.
– Знаю, знаю. Это действительно в соседнем доме, заинтересовалась Таня.
– Вот видите! А в этом ЖЭКе имеются должности техников по отоплению, строительству, сантехнике. Но людей нет. Сплошной дефицит. Я это по нашему району знаю. Пришлось столкнуться в боях за ремонт водопровода. Дело в том, что у техников этих, прямо скажем, сложные условия труда. Жалобы жильцов – с одной стороны. Пьющие водопроводчики и ремонтники – с другой. Депутатские комиссии, начальство, даже газеты и телевидение – и те имеют отношение к скромным ЖЭКовским техникам. Ну и зарплата – сами понимаете.… Но. Но годик-другой продержаться можно. А для успеха предприятия только это и требуется. Вы через пару лет увольняетесь по собственному желанию. После недолгих уговоров вам открывают трудовую книгу и ставят соответствующие печати. А тогда любой ГИПРО возьмёт вас на работу по специальности. В том числе и этот, – Сергей ткнул пальцем назад, за ухо, в сереющую громаду института. Возьмёт и не станет интересоваться вашим тёмным прошлым.
– Неужели такое возможно? – восхитилась Таня.
– Попытка – не пытка, – был ответ. – Вперёд! – командирским голосом рявкнул Сергей, и вновьиспеченные друзья, размахивая сетками-авоськами с апельсинами поспешили напрямик к домам.
Апельсины занесли к Татьяне. Она жила в стандартной однокомнатной квартирке на девятом этаже. В комнате было свежо от приоткрытой форточки. Диван, шкафчик, пара кресел и небольшой стол – вся мебель. Яркий ковёр на полу, дореволюционные бра-тюльпаны и несколько картин на стене придавали комнате некоторую изысканность. Книги на подвесных полках, тёмно-красная портьера на нейлоновой пене занавеса усиливали это впечатление, создавали атмосферу уюта, покоя.
– Отличное у вас гнездо! – восхитился Сергей. И Таня радостно улыбнулась. – А где ваше чадо малое?
– С мамой у сестры. А у меня сегодня хозяйственный день. Мы с сестрой дружно живём. Как можем, друг другу помогаем. Я вот сегодня, до апельсинов, успела в стирку свезти бельё всей семьи.
– Замечательная девочка!
– Стараюсь. Я же не на работе, а Лена, сестра, и её муж с утра до вечера заняты.
– Ладно, – сказал Сергей, – мы эту гармонию сейчас разрушим. Вы у меня заживёте, как все нормальные люди, а не как тунеядцы какие-нибудь. Доставайте-ка свои могучие дипломы, паспорт и …, – тут Сергей оставил свой удалой тон и сказал: – Знаете, Танечка, сдаётся мне, что на нашем пути возникнет необходимость одному из уважаемых администраторов бутылку поставить, а у меня командировка на излёте… Словом, боюсь, что не смогу быть джентльменом до конца.
– Стыд и позор, – весело ответила Таня.
ЖЭК оказался жилищно-эксплуатационным объединением – ЖЭО, расположенным в соседнем доме. Контора занимала блок квартир первого этажа. Начальник был на месте. Приёма не было. Сергей, преодолев некоторое внутреннее беспокойство, сквозь какие-то слова секретаря (а может быть и не секретаря вовсе) шагнул в кабинет.
В небольшой прокуренной комнате, чадя «Беломорканалом», склонился над бумагами полный, почти лысый мужчина лет пятидесяти, в стареньком стального цвета пиджаке, в тёмном галстуке на байковой в клетку рубашке. Начальник не обратил внимания на вошедшего. Он работал. Его рука с авторучкой прицелилась, избирательно дрожа, замерла на миг и спикировала на бумагу, чтобы оставить на ней лихую подпись неимоверной красоты. Затем, глянув несколько правее Сергея, начальник спросил: – Вам что? – Глянул ещё раз и, подумав, добавил: – Садитесь.
– У меня, в общем, два вопроса, – солидно усаживаясь, сказал Сергей. – Я Киселёв Сергей Александрович. Журналист.
– Монастырский Иван Фёдорович, – вежливо представился начальник.
– Итак, первое, – продолжал, не теряя темпа, Сергей, – мне нужно познакомиться с основными трудностями в вашей работе. Вам передан новый жилищный фонд, и мы считаем, что ваши затруднения характеризуют качество работы строителей, объективность приёмки домов. Вы понимаете?
– Как не понимать, – оживился начальник, – конечно, понимаем, ¬– продолжил он с некоторым облегчением. – А вы об этом писать будете?
– По обстоятельствам, – ответил Сергей. – У меня не только ваш объект. Материалы будут обобщены.
– Полезное мероприятие, – одобрил Монастырский. – Я вас сейчас с главным инженером познакомлю. У нас новый главный. Толковый мужик. С высшим образованием. Думаю, поработает.
– А прежний где? – полюбопытствовал Сергей, вводя разговор в нужное русло.
– Э, не выдержал. Год поработал и сбежал на завод.
– Что трудностей испугался?
– Ну, зачем испугался? У нас, знаете ли, работа имеет особенности. Ответственность перед людьми большая – зарплата маленькая. Объём работ большой – средства малые. Вы сами посудите, – зажигаясь и впадая в привычный тон, заспешил Монастырский, – у меня три водопроводчика на ремонте, На ремонтных работах значит, – ответил он на немой вопрос Сергея. – Что они получают? До восьмидесяти в месяц. Может нормальный мужчина – отец своей семьи честно отработать за эти деньги? Вот вы бы могли?
Сергей пробормотал что-то неопределённое, что, мол, действительно тяжело так.
– А они работают. Как могут. Что я с них могу потребовать? Какая может быть дисциплина? Какие у меня могут быть кадры?
– А как обстоит дело со средним техническим персоналом? – спросил Сергей.
– Сейчас конец месяца, так? – грозно прищурившись, спросил Монастырский, – так вот – ни один наряд ещё не выписан! Я не говорю – закрыт! Не вы-пи-сан! – проскандировал Иван Фёдорович. Он встал из-за стола, снова зажёг потухшую и промокшую беломорину, заходил вдоль стены от багрового облупленного сейфа до двери и обратно.
– Мой главный инженер, вместо того, чтобы делом заниматься – котельная вон со дня на день может остановиться, так он людям зарплату делает, наряды пишет.
Сергей встал. Приоткрыл дверь и позвал Таню.
– Это девушка – моя сестра, – сказал он удивлённому Монастырскому. Она вам поможет. Она инженер-строитель. Живёт тут рядом. У неё маленький ребёнок, и она сейчас не работает.
– Ну, вы даёте! – восхитился начальник ЖЭО Монастырский. – Так что, соседка, – обратился он к Тане, – давайте к нам. Поработаете, так сказать, в гуще жизни. Зарплата небольшая, но работа живая. Можем вас поставить техником – семьдесят рублей и премиальные. Понимаю мало. Но в ряде вопросов пойдём навстречу. Вот товарищ говорит, что у вас малое дитё, – Монастырский показал окурком на Сергея – значит, организуете своё время сообразно необходимости. У вас какая специализация?
– Отопление и вентиляция, – пролепетала Таня.
– Вот и ладно. Возьмёте под себя слесарей-ремонтников. Наряды, обработка жалоб по части водопровода, отопления.
Монастырский быстренько обошёл свой стол, достал чистый лист бумаги.
– Пишите заявление на моё имя и за работу, – деловым тоном объявил он.
– А это ничего, что у меня нет ещё трудовой книжки? – спросила его простодушная Таня.
– Потеряла, что ли?
– Нет, - вмешался Сергей, – Танечка после института ещё не успела поработать. Ребенок родился вместе с дипломом. У них это сейчас рано получается, не то, что в наше время.
– Это не беда. Книжку выпишем, – равнодушно разрубил главный вопрос начальник. То ли он понятия не имел о правилах трудоустройства молодых специалистов, то ли интересы родной конторы заставили его презреть правила. Так или иначе, но на Танином заявлении не замедлила появиться резолюция Монастырского «ОК оформить» с его незаурядной подписью. А вопрос журналиста о затруднениях в работе ЖЭО как-то отошёл на второй план, захирел и сам собой отпал. Опытен был Иван Фёдорович. Умел он, как никто подменять главные вопросы второстепенными. И сейчас он радовался в своём кабинете, что ушёл от неприятного интервью – взял в техники сестрицу корреспондента, жаль, забыл поинтересоваться какой газеты.
Через полчаса Татьяна Борисова была техником ЖЭО в двух шагах от дома. Сдерживая радость, друзья степенно прошли мимо окна конторы Монастырского, а когда зашли за соседний дом, посмотрели друг на друга и от души расхохотались.
– Ну, Серёжа, знаете ли – Остапу Бендеру такая операция и то была бы не под силу. И как вы могли решиться представиться журналистом? А если бы этот дядя спросил у вас удостоверение?
– Я, Танечка, не только точными науками занимаюсь. Я ешё и психолог-любитель. Замечено, что руководители средней руки предприятий и организаций, если они хоть в чём-то виноваты перед законом, не задают вопросов о личности представителям контрольных органов. А Монастырский безусловно страдает комплексом вины перед жильцами, работниками и государством. Не станет он раздражать своими сомнениями солидного человека, обличённого правами. Я думаю, он вполне доволен, что обошлось без интервью. Если спросит вас где я работаю – скажите в «Вечорке».
– Может быть, как-нибудь обойдётся, – ответила Таня. – Серёжа, – после недолгого раздумья сказала она, – я сейчас позвоню маме, а потом пойдём ко мне обедать.
Таня звонила из красно-жёлтой телефонной будки. Весело щебетала, улыбаясь в трубку. Наверное, рассказывала матери о событиях сегодняшнего дня. Сергей смотрел на неё оживлённую, красивую. Сквозь затуманенное стекло Таня выглядела обеззвученным телевизионным изображением. Это явление, когда звука нет, а изображение на экране живёт, всегда вызывало у Сергея особое чувство: волнение утраты чего-то неизвестного, стремление спешить куда-то, чтобы это настичь. Словом, неясное и сложное беспокойство души. И, глядя на Танечку, живо беседующую с матерью, но, не слыша её голоса, Сергей почувствовал схожее волнение. В аккуратном кофейного цвета пальто с воротником светлого меха, на котором покоились её пушистые волосы, Таня показалась ему столь прелестной, юной и желанной, что Сергей даже губу прикусил, чтобы не ахнуть. Он ясно представил себе, как они придут сейчас к Тане. Как он поможет хозяйке снять пальто, ощутит головокружительный запах её волос, близко, близко увидит нежную, беззащитную шею. И понял Сергей Киселёв, что не устоит тогда – применит весь арсенал обольщения, который Природа от начала веков дала мужчине, чтобы добивался он благосклонности прекрасного пола. Искренняя нежность, помноженная на интеллект, плюс благодарность молодой женщины могут далеко увести. Эти мысли пронеслись в мозгу Сергея, когда он смотрел на Таню сквозь стекло телефонной будки. И немедленно из глубин подсознания всплыло другое лицо дорогой ему женщины. Увы, уже не блистающее красками молодости, бесконечно родное лицо жены.
– Так нельзя. Нельзя. И сам с ума сойду и девочке принесу больше горя, чем радости, – подумал Сергей, – этого допустить нельзя. Что-то нужно сделать. Виду не подавать…
Прощаясь с матерью, Таня посмотрела на него и в её взгляде отразилась тревога Сергея. Она улыбнулась ему, и открытая эта улыбка полоснула его по сердцу. Сергей, неожиданно для себя, шагнул навстречу Тане:
– Танюша, я не могу больше быть с вами… уезжаю ведь завтра, а в Москве у меня ещё дел по горло. И, не давая Тане возможности говорить, продолжал ровным голосом, каким-то официальным и бесцветным:
– Так что, я побежал. Вы меня извините. Желаю вам успехов и счастья.
Таня хотела возразить, что так нельзя, что это выходит не по человечески, ещё что-то хотела ему объяснить. Но холодная тоска сковала её всю, ни слова не смогла произнести Танечка. Смотрела на Сергея отчаянно, сквозь набежавшие слёзы и почти не видела. Только понимала, что происходит нечто непреодолимое, что ничего нельзя изменить…
Сергей прожил последние сутки в Москве, словно в дурном сне. Много раз порывался ехать к Тане, но снова и снова останавливал себя мыслями о семье, жене. Пытался разобраться в случившемся.
– Ну что особенного произошло? – спрашивал он себя. – Ну, понравилась девочка. С кем не бывает. Танечка ведь кому угодно – любому понравится. Но отчего же такие страдания юного Вертера? Влюбился, что ли? Так ведь Марину я точно люблю, и всегда любить буду. (Мариной звали жену Сергея). Растерявшийся учёный прислушивался к себе, но всякий раз находил, что всё в порядке: при мысли о жене становилось привычно радостно, тепло на душе, тянуло домой. С другой стороны, вспоминая молодые годы, Сергей понимал, что сейчас испытывает к Тане те же чувства, что тогда питал к Марине.
– Точно влюбился, – оценил он своё состояние, – что ж это выходит? Я, значит, могу одновременно любить двух женщин? Значит, я являюсь, согласно официальной классификации, аморальным типом?
Он не поверил в свою аморальность. – Ушёл ведь я. Скорее – сбежал, – думал Сергей. – Сбежал, как говорится, от греха подальше. Так кто же я? Трус или праведник? А, может быть, просто дурак? Господи, до чего несовершенен мир! Остаться нужно было. Остаться!
С этой мыслью лишь под утро Сергей уснул, вконец измученный сомнениями. Проспал почти до полудня и видел себя то ли в грёзах, то ли во сне маленьким мальчиком.
В этот летний вечер впервые в жизни Серёжу взяли на пристань гулять. На пристани дачники проводили свои летние вечера. Они ходили по набережной, беседовали, провожали и встречали белые катера. И родители вели Серёжу за ручки – молодая мама в нарядном платье с цветами и молодой папа в белых брюках и туфлях, натёртых зубным порошком.
Солнце зашло за море. Нежнорозовые облака, по дневному светлые, жили в темнеющем небе. Зажглись фонари – засияли волшебным жемчужным светом. Ароматы цветущей акации, смех, говор, плеск фонтана, ворчание мирных волн под старым пирсом.
Прогулочный катер, казавшийся Серёже океанским лайнером, отходил от причала. Катер был ярко освещён, нарядная музыка звучала на его палубе. На нём отправлялись куда-то радостные люди. И мальчику захотелось уплыть с ними в неведомые дали моря, где за горизонтом ждут его диковинные страны. А белое чудо, сверкающее иллюминацией, отодвигалось, между тем, всё дальше от серенького дощатого пирса. И в детское сердце проникла неведомая, щемящая тоска. Словно вот сейчас, уходило навсегда единственное и неповторимое счастье, которого больше не может быть. И ничего нельзя сделать: ни догнать, ни воротить. Серёжа уткнулся лицом в деревянные перила, ещё теплые от солнца, и горько, и отчаянно зарыдал.
С этим, по детски острым и открытым чувством, Сергей поднялся, закончил свой последний день в столице и, не переставая думать о Тане, уехал к вечеру на вокзал. Не замечая вокзальной суеты, весь в себе, вошёл в вагон, зашвырнул портфель в багажную нишу купе и сел в углу. Входили, выходили, хлопотали рядом другие пассажиры. Соседка – властная женщина в каракулевой шубе, требовательно просила поменяться с ней местами – ему верхнее, ей – нижнее. Она напирала на своё женское происхождение, тратя массу словесной энергии для обоснования права на нижнюю полку. А Сергей и так уступил бы ей своё место внизу, да и не любил он нижних мест в поезде.
Пришла проводница – дивчина в форме, черноглазая, звонкоголосая. Попросила провожающих оставить вагон. Вздохнули пневмотормоза, освобождая застоявшиеся колёса. Скорый поезд приготовился к рывку на юг сквозь ночь и снега Подмосковья.
Сергей вышел в коридор и стал смотреть в окно на перрон. Мимо бежали опаздывающие пассажиры. Сергей не видел отдельных лиц. Он автоматически рисовал узоры на стекле, запотевающем под его дыханием. Блестящие иголочки в круге изображения напоминали ему рисунок металла под микроскопом. И вдруг, безо всякого напряжения, он вспомнил, что недостающие научные данные для своей работы он встречал в статье ленинградских коллег.
– Вот и эврика! – усмехнулся про себя Сергей, – Ненормальный, ликуй и резвись, как дитя! – привычно юморя, подумал он. – Ведь теперь возможен твой эксперимент, практически, решена научно-техническая задача! Эти мысли пришли и растаяли. А образ Тани опять заслонил собой всё умозрительное пространство Сергея Киселёва. Теперь она предстала перед ним в голубом стёганом халатике, мягко облегающем её гибкий стан. На Танином лице светилась её добрая улыбка. И взгляд серых глаз был весёлым, поголубевшим от халата. Таня, вызванная воображением, убирала свою комнату. Её крупные белые руки ловко орудовали домашними вещами, а над ними нежно розовело милое лицо, обрамлённое блестящими волосами. И тут Сергей понял, что это ведь у его Марины такой голубой стёганый халатик, а как одета по домашнему Танечка он вовсе не знает. Сергей даже головой крутанул, снова усмехнулся и глянул в окно уже трезвым взглядом.
Перрон неспешно, но как-то очень основательно, уходил вправо. Люди на перроне и в поезде обменивались смешными прощальными жестами и знаками. Вагон, уносивший Сергея, был в голове поезда и вскоре оказался за чертой вокзала. Сергей видел в своё окно различные промышленные постройки да хитросплетения путей, характерные для крупных железнодорожных узлов. И в этом хитросплетении был один путь, который завтра, в установленное время приведёт его, Сергея Киселёва, домой.
Проводница начала сбор билетов у пассажиров, продажу квитанций на постель.
– Это вы у трэтёму купе, с бородой и в очках? – спросила она Сергея с невероятным украинским акцентом, – потом зайдёте до меня, возьмёте авоську з апельсинамы – ваша сестра принэсла, еле встыгла.