Кто из трёх
(По рассказу А.П.Чехова)
Старая, но вечно новая история
Терраса на роскошной, старой даче.
Чудесный летний вечер. Тишина.
С небес, в вуали лёгких туч прозрачных,
на сад глядит созревшая луна.
Стояли на террасе в этот вечер
дочь статского советника Ланге
Надюша. К ней пожаловал на встречу
давно по ней страдавший кавалер,
сын одного из крупных коммерсантов,
Иван Гаврилыч. Не лишён таланта.
В Москве готов с начала до конца
наследовать дела его отца.
Стояла Надя, опершись коленом
о кресла край, у каменных перил.
Взор тёмных глаз её самозабвенно
в густую чащу сада уходил.
На милом бледном личике играли
две тени от румянца под луной.
Глаза её таинственно мерцали
той бархатной и томной глубиной,
в которой слабость женская и сила,
которая с ума его сводила.
Иван Гаврилыч за её спиной
стоял, мечтая лишь о ней одной.
Он нервно теребил свою бородку,
разглаживал, пощипывал её.
Рукой дрожащей, улыбаясь кротко,
жабо трепал высокое своё.
Иван Гаврилыч некрасив безмерно.
На маменьку родимую похож.
А маменькин портрет живой и верный
кухарке деревенской впору гож.
Лоб маленький и узкий у Ивана.
Нос вздёрнутый, тупой с одним изъяном:
где у людей горбина, здесь провал.
Макушку он начёсом прикрывал.
Глаза его малы, узки, бесцветны
и на лице широком неприметны,
на Надю вопросительно глядят.
И муку выражает этот взгляд.
«Меня вы, ради бога, извините,–
сопя и заикаясь, он твердил,–
что говорю про чувства к вам. Простите
но мне про них молчать, уж нету сил!
Я так вас полюбил, что сам не знаю
в своём ли я уме, а, может, нет?
Любовь и горе грудь мою терзают.
Без вас теперь не мил мне белый свет!
Лишь вас увидел, втюрился без меры,
Влюбился, то есть… Вот сейчас, к примеру…
Природа нонче больно хороша»!
«Погода,– отвечала не спеша,–
ему Надежда,– Да. Великолепна»…
«И при такой природе жить да жить!
И так приятно, знаете ли-с, верно
особе вашей с радостью служить…
Но я несчастлив!– Тут Иван Гаврилыч
вздохнул и дёрнул бороду свою.–
Я из-за вас страдаю очень сильно.
Я больше всех на свете вас люблю!
А вы? А… вы? Да нешто вы святые,
чтоб чувства проявлять ко мне такие?
Ведь статского советника вы дочь.
Вы далеко, а мне страдать не в мочь…
Учёная вы, очень благородны…
А я? Купец и больше ничего!
Ну, денег много, только непригодны
они для счастья, не купить его…
Житьё без счастья с этими деньгами
пустое дело… просто пустоцвет.
Ешь хорошо… и, что? Судите сами…
Пешком не ходишь. Только счастья нет!
Надежда…
– Ну?
– Ни…ничего-с! Хотел я
Побеспокоить вас. Вчера посмел я
мамаше вашей руку предложить
и сердце, чтобы вечно с вами быть.
Они сказали, что от вас зависит.
что вы и без родителей сама
всё про судьбу и жизнь свою решите,
мол, есть у вас достаточно ума.
Наталья Николаевна, ответьте!
Каким бы страшным ни был ваш ответ,
он мне важнее всех делов на свете.
Страдать не зная, мочи больше нет»!
Молчала Надя. Только лишь взглянула
на тёмный сад. В нём взором утонула
Деревьев тени, что качались там,
шептали что-то призрачным кустам.
Молчание её невыносимо.
Едва Иван Гаврилыч не рыдал.
«А ежели откажет? Если – мимо,–
невесело он думал и страдал.–
Так, сделайте же милость! Умоляю…
Надежда Николаевна, прошу!
Без вашего ответа умираю…
Без вас и не живу, и не дышу.
Ведь, ежели, я лезу к вам, к примеру,
то только от любви… любовь без меры!
И, если не ответите вы мне,
то, хоть умри… тогда всему конец»…
Лицо своё Надежда повернула
к влюблённому без памяти купцу.
Приветливо и нежно улыбнулась,
и руку протянула молодцу.
Заговорила голосом особым,
который прозвучал в его ушах,
как песнь сирены, пробуждая снова
надежду, радость, оттесняя страх:
«Иван Гаврилыч, я вам благодарна.
И с вами я вела себя бездарно.
Ведь я…ведь я вас тоже, Жан, люблю
за преданность… И больше не таюсь.
Не полюбить вас просто невозможно
за сердце доброе, за вашу широту»…
Иван Гаврилыч очень осторожно
воспринял воплощённую мечту.
Потом, раскрывши рот, он засмеялся.
Затем ладонью по лицу провёл –
уж не во сне ль волшебном оказался?
Уж не во сне ли счастье он обрёл?
«Да, Жан, я знаю,– продолжала Надя,
в его глаза проникновенно глядя,–
что, если выйду замуж я за вас,
то это будет мой счастливый шанс.
Ведь это счастье, Жан, вас в жизни встретить!
Но… вам, Иван Гаврилович, сейчас
я не могу немедленно ответить.
Вы потерпите… Дни пройдут, как час»…
«А долго ждать?– спросил Иван Гаврилыч.
«О, нет, немного… День… возможно, два».
«Дык, это можно-с. Соберу всю силу
терпеть, пока решается судьба».
«Вы поезжайте. Я письмом отвечу.
В нём сообщу решение моё».
Влюблённый потянулся ей навстречу,
схватил за руку, целовал её.
Надюша головой ему кивнула,
поцеловала воздух перед ним:
«Прощайте!– и на том с крыльца спорхнула,
и вмиг исчезла за кустом своим.
Иван Гаврилыч прямо через рощу,
тропинкой, что короче, да и проще,
отправился к дороге, к лошадям,
Они во время встречи были там.
Он ослабел от счастья. Он, как будто,
весь день в горячей ванне пролежал.
От счастья всю дорогу почему-то,
то вскрикивал, то громко хохотал.
«Трофим!– на козлах кучера он будит,–
Проснись! Мы ждём!– и вновь захохотал.–
Пять жёлтеньких на чай сегодня будут!
Ты понял? Я, кажись, не прогадал»!
А Надя между тем, дом обогнула
и на другую просеку нырнула.
Друг детства ожидал её в тиши.
Портрет его любого рассмешит.
На вид лет двадцать пять, почти что лысый,
не в меру толстый немец-карапуз.
При малом росте нос имеет сизый –
весьма заметный деликатный груз.
Барон Владимир Штраль пришёл проститься.
Нужды здесь оставаться, больше нет.
На этих днях закончил он учиться.
Отныне в прошлом университет.
Студенческие в прошлом приключенья.
Домой он едет, в личное именье.
Он пьян слегка, и на скамье садовой
не то сидит, не то почти лежит.
И «Стрелочку», что в моде нынче снова,
сквозь усики недурственно свистит.
Тут Надя, запыхавшись, подбежала
и, хохоча, на шее у него
повисла. Теребила, щекотала
и целовала жирное лицо.
«Я целый час тебя тут ожидаю,–
сказал барон, Надюшу обнимая.
– Ну, что, здоров?
– Здоров, ответил он.
– Ты едешь завтра?
– Еду…
– Страшный сон…
Противный… но скажи, вернёшься скоро?
– Не знаю»…
Он её поцеловал
и на скамью с колен, как тряпок ворох.
ссадил, сказав: «Не нужно. Я устал»…
«О, да! Ты прав. Не станем целоваться.
У нас с тобой для спешки нет причин.
Давай, о деле. Уж пора собраться.
Ты всё обдумал, Воля? Не молчи…
– Подумал…
– Ну и как? Теперь ты скажешь,
когда же состоится свадьба наша?
– Ну вот, опять,– поморщился барон,–
Ведь я ещё вчера, продолжил он,–
на это вразумительно ответил.
И выдал положительный ответ!
Да, не женюсь я ни за что на свете!
Такого в мыслях не было, и нет!
Зачем же этот разговор напрасный
о том, что пересказано сто раз,
когда ещё вчера всё было ясно?
Зачем всё начинаешь ты сейчас?
– Но ведь должны же наши отношенья
к какому-то склониться завершенью.
Ты, что не понимаешь? Ведь должны?
Нам в браке годы счастья суждены!
– Должны, но не со свадьбой, просто дивно:
Надин, я повторяю в сотый раз,
ты, как дитя трёхлетнее, наивна…
Тебе к лицу наивность,… но сейчас…
– Жениться ты не хочешь! Да? Не хочешь?
Бессовестный! Ты прямо говори!
– Да, не хочу. Как ты понять не можешь?
На этот брак ты трезво посмотри!
С какой же стати портить мне карьеру?
Люблю тебя, но для всего есть мера!
Ни имени ты мне не можешь дать,
ни состоянье в браке подогнать.
Женитьба, друг мой, это половина
карьеры целой жизни. Ну, а ты…
Не нужно плакать. Ты же неповинна,
что часто не сбываются мечты.
Ведь браки по любви – одно мученье.
Счастливых среди них не отыскать.
И все они, почти без исключенья,
кончаются провалом, так сказать…
– Ты лжёшь! Ты лжёшь… Не верю я ни слову!
– О, нет! Я прав. Не знаю я другого.
Женись, а после? Нищих наплодить?
Нет, нужно думать. Не должно так быть!
– А, что же ты тогда не думал… помнишь?
Сказал – люблю, жениться обещал.
Чего же обещанья не исполнишь?
Ведь ты в ту ночь мне слово чести дал!
– Ну, дал. Да только планы изменились…
Ведь ты же не пойдёшь за бедняка?
Зачем же ты меня, скажи на милость,
толкаешь к браку с бедной? Я пока
желания жениться не имею,
по-свински поступить с собой не смею.
в ответе перед совестью своей
за будущее близких мне людей.
Глаза утёрла Наденька платочком
и немцу православному опять
на шею бросилась и нежным голосочком,
его целуя, стала лепетать:
«Женись! Женись, голубчик! Ведь люблю я!
Моя ты прелесть! Без тебя умру!
Без нежных ласк твоих и поцелуев
погибну, как былинка на ветру.
Так женишься? Да? Женишься, мой милый»?
Подумал немец, и сказал уныло:
– Нет, не могу. Любовь-то хороша,
но есть важней дела, моя душа…
– Не хочешь, значит,– молвила Надежда.
– Я не могу, Надин. Я не могу!
– Всё позабыл, что говорил мне прежде?
Нет! Нагло лгал на каждом ты шагу!
Подлец и негодяй… вот что! Мошенник!
Тебя я ненавижу, немчура!
Мне тошно от твоих прикосновений!
И всё, конец. Закончена игра!
Тебя ведь никогда я не любила,
и поддалась в тот вечер через силу.
Надеялась: он честный человек
и женится на мне, за ним навек!
Хотела выйти за тебя, скотина,
лишь потому, что ты барон, богач.
Хоть ты, на самом деле, не мужчина,
а чёрт-те что… с тобой вдвоём, хоть плачь…
И тут руками Надя замахала
и, отступив на несколько шагов,
ещё недолго Штольца проклинала
от сердца, не жалея бранных слов.
А под конец две колкости загнула
и к дому по просеке повернула.
«Я зря связалась с этой немчурой,–
подумала она, идя домой.
Придя во двор, немного походила,
потом остановилась у окна,
Оно, одно из трёх, едва светилось
В окошко это глянула она.
Там обитал, приехавший на лето,
плечистый и кудрявый музыкант.
Был первой скрипкой ладный Гусев этот.
В Москве он отшлифовывал талант.
Консерваторский курс весьма успешно
он завершил, пройдя его прилежно.
А ныне в их усадьбе отдыхал.
Без сюртука в кровати он лежал,
читал роман, привезенный с собою
и наслаждался отдыхом в тиши.
Подумав, Надя дрогнувшей рукою
в окошко постучать ему спешит.
«Кто там?– спросил скрипач. «Я это. Надя.
Откройте на минуточку окно»!
Скрипач тотчас же волосы пригладил,
надел сюртук, жилетку заодно,
окно он растворил. «Сюда идите…–
она сказала,– Вы меня простите,
Артём Иваныч… Лезьте же ко мне»…
И он через мгновенье на окне.
«Что вам угодно»? «Отойдём в сторонку,–
взяла Надежда под руку его.
«Артём Иваныч,– продолжала робко,–
Мне не дарите больше ничего!
Любовных писем вы мне не пишите
и про любовь не говорите мне.
Меня, голубчик, больше не любите,–
почти шептала Надя, как во сне.
И слёзы на глазах её сверкнули,
и по щекам дорожки протянули
Да! Слёзы настоящие лились.
стекая по рукам на травку вниз.
«Меня, Артём Иваныч, не любите!
На скрипке не играйте для меня!
Я гадкая, меня вы не простите...
Вы презирать должны таких, как я!
Да! Бить и ненавидеть, что есть силы
И Надя тут заплакала навзрыд,
на грудь ему головку положила,–
Я мерзкая, душа моя болит.
И мысли мои гадкие, и сердце…
И гадкая сама я, уж поверьте»…
Смутился, растерялся тут Артём.
поцеловал в неведенье своём.
«Вы добрый, вы хороший... вас люблю я.–
рыдала Надя на его груди,–
Меня же не любите, вас молю я.
Забудьте… Всё, что было – позади!
Ведь я люблю сильней всего на свете
большие деньги – звонкий стук монет,
коляски и наряды, и браслеты,..
Я умираю, когда денег нет!
Меня вы, мой хороший, не любите…
Я мерзкая… и писем не пишите…
Я замуж за Гаврилыча иду…
А вас люблю я на свою беду.
А вы ещё… вы любите? Скажите!
Ах, милый мой, я буду вас любить
и замужем! За всё меня простите!
Прощайте, Тёма! Нужно дальше жить»!
Тут Надя быстро к Гусеву прижалась,
поцеловала в шею и бегом,
как будто бы за нею кто-то гнался,
на лестницу и в спальню прямиком.
Придя к себе, она за стол уселась
и над листом бумаги разревелась.
Потом перо решительно взяла
и написала, а затем прочла:
«Я ваша, дорогой Иван Гаврилыч!
Люблю. Женою вашей быть хочу».
И подпись: Ваша Н. «Что ж, очень мило,–
подумала она,– За всё плачу»…
Письмо с печатью горничной вручила.
По адресу отправили его.
«Пожалуй, всё я правильно решила…
Глядишь, подарок завтра привезёт…–
решила Надя. Глубоко вздохнула,
на кресло, у окна скользнув со стула..
И этот вздох финалом плана был.,
который все проблемы разрешил…
И Надя, успокоившись, разделась.
и ровно в полночь улеглась в кровать.
Под одеялом пуховым пригрелась
и стала помаленьку засыпать.
Исправно одеяло это грело
покровом нежным молодое тело
развратной гадины, хорошенькой такой,
невинной с виду, с чёрною душой.
Иван Гаврилыч в полночь в кабинете
ходил, как заводной и вслух мечтал.
Родители его мечтаньям этим
внимали, улыбаясь. Он сиял.
Простая общей радости причина:
родные были счастливы за сына.
«Девица-то пригожа, хороша.
Видна в ней благородная душа,–
так говорил отец – купец известный,–
Советникова дочь… Одна беда –
фамилия немецкая невесты.
Ведь люди могут думать иногда,
что ты, Иван, на немочке женился,
небось, и в лютеранство обратился…
Но, ежели советникова дочь»…
А над Москвой давно царила начь.
Вверх