Январский яркий полдень. Так бывает
среди зимы в деревне под Москвой.
Да, кто из нас не любит и не знает
таких деньков сиянье и покой.
Морозец лёгкий щёки лишь румянит.
Лыжня к лесочку на прогулку манит.
Пушистый иней на ветвях лежит,
и белым покрывалом луг укрыт.
Мы с Наденькой, она со мною рядом,
под руку держит, на горе стоим.
Она простор окидывает взглядом,
Уже не первый раз она над ним.
Засеребрились у висков кудряшки –
украшенные инеем двойняшки.
Пушок над губкой иней не забыл
и свежестью морозной наградил.
От наших ног, накатанная крепко,
сбегает вниз дорога до земли.
Сугробы по краям забавной лепки –
их дети формовали, как могли.
А вот и санки. Выглядят прекрасно.
Сукном они обиты ярко-красным.
Они малы, удобны и легки,
а на снегу, как розы лепестки.
«Давайте же, мы съедем вниз, Надежда!–
Её я умоляю в сотый раз.–
Останемся целы, как были прежде.
И невредимы будем, как сейчас»!
Но Наденька боится. Вся округа
от маленьких калош её до луга
ей кажется провалом. И она
той пропастью всерьёз устрашена.
Посмотрит вниз – дыханье замирает,
лишь только в санки сесть я предложу.
Но, что с ней будет, Надя точно знает,
когда я в пропасть ринуться решу!
Она с ума сойдёт! Она погибнет!
Она умрёт от страха, просто сникнет!
«Я умоляю,– говорю я ей.–
Ну, постыдитесь трусости своей»!
И Наденька с опасностью для жизни –
всё это видно на её лице,
подходит к санкам, и дурные мысли
о скором, неминуемом конце
её волнуют. Вся она трепещет.
Её я уговариваю нежно,
сажаю в сани. Но дрожит она
в моих руках, недвижна и бледна.
Я вместе с нею в бездну низвергаюсь.
По насту санки пулею летят.
Ревёт морозный воздух, рассекаясь,
пытается отбросить нас назад,
свистит в ушах и щиплет, и хохочет,
и головы он с плеч снести нам хочет.
Нас будто дьявол в лапах тащит в ад,
не ведая препятствий и преград!
Вот-вот конец. Последнее мгновенье…
И говорю тихонько, чуть дыша:
«Я, Надя, вас люблю»! Но нет сомненья,
что наши санки больше не спешат.
Они теперь бегут всё тише, тише.
И ветра вой уже совсем не слышен.
Дыханье перестало замирать.
Всё. Мы внизу. Здесь тишь и благодать.
А Наденька бледна и еле дышит.
Она и ни жива, и ни мертва.
Подняться помогаю ей и слышу
отчаянные, гневные слова:
«Я ни за что в другой раз не поеду!
Я трижды распрощалась с этим светом»!
Распахнутые в ужасе глаза.
Застывшая прозрачная слеза.
Немного погодя ей лучше стало.
В себя приходит. Смотрит на меня.
В глазах вопрос: действительно сказал он
те самые заветные слова?
А может быть звучали в шуме ветра?
Послышались в игре снегов и света?
А я спокойно рядышком курю
да на перчатку новую смотрю.
Тогда она берёт меня под руку,
и мы гуляем около горы.
Вокруг неё мы ходим, как по кругу,
любуясь сетью снежной мишуры
Загадка Наде не даёт покоя.
Возможно, прозвучало там другое?
Но те четыре слова.… Да иль нет?
О, как бы ей хотелось знать ответ!
Вопрос ведь самолюбия и чести,
и счастья жизни. Нет его важней.
Она нетерпеливо жаждет вести,
что те слова тогда сказали ей.
Она в лицо мне смотрит с нетерпеньем
и ждёт, не разрешу ль её сомненья.
В мои глаза свой устремляет взгляд.
и часто отвечает невпопад,
И борется с собой. Спросить желает.
меня о чём-то. Не находит слов.
Какие страсти на лице играют.
Признаться ей во всём почти готов.
Но в этот миг мне Наденька сказала:
«Вы, знаете,… я б снова покаталась»…
Сказала так, не глядя на меня.
Сюрприз нежданный среди бела дня!
Взбираемся по лестнице на гору.
Сажаю в санки Наденьку опять.
А ей сейчас к огню бы, в кресло впору –
бледна, не прекращает трепетать.
Но в пропасть мы опять летим, как прежде.
И нет на возвращение надежды!
Жужжат полозья, ветер зло ревёт,
и санки ускоряют свой полёт.
Вот-вот конец наступит. Нет спасенья…
И снова говорю, едва дыша:
«Я, Надя, вас люблю»! Летят мгновенья,
мы на лужок вкатились, не спеша.
Остановились санки. Долгим взглядом
на гору смотрит Надя. Очень надо
понять, кто произносит те слова.
От них кружится сладко голова.
И на меня глядит с немым вопросом.
Вполне бесстрастный слышит голос мой.
И вся она – недоуменье просто.
И муфта, и башлык над головой,
и вся фигурка – всё недоуменье.
«Он или ветер»? – тяжкие сомненья.
«Так в чём же дело? Кто их произнёс –
слова любви, что ветер мне принёс»?
Надюша хмурится. Вопросы без ответа.
«А не пора ли нам пойти домой?–
спросил я Надю. Но в ответ на это
она, качнув упрямо головой,–
Мне нравится катание!– сказала.–
Ещё разок скатиться я б желала»!
Ей «нравится» катанье! Но она,
усаживаясь, вся напряжена,
как в те разы, подавлена, бедняга.
От страха еле дышит и дрожит.
Но так сильна к познанью правды тяга,
И так загадка голову кружит…
Мы мчимся в третий раз. Я замечаю,
как искоса Надежда наблюдает
скажу ли те слова я или нет,
надеется тотчас узнать ответ.
Но я к губам прижал платок, покашлял,
и на разлёте вымолвить успел:
«Я, Надя, вас люблю»! Что было дальше?
Ведь тайну слов я снова скрыть сумел.
И Наденька молчит, о чём-то мыслит.
Тревожные, мечтательные мысли…
Идём домой. Ведь мы соседи с ней.
Она грустит. Я вижу – тяжко ей.
Она шаги в дороге замедляет.
Всё ждёт, что те слова я ей скажу.
Я вижу, как душа её страдает.
Её под руку бережно держу.
Она крепится, чтобы не промолвить:
«Не может быть, чтоб ветер мог исполнить
слова любви, как там их повторил!
Я не хочу, чтоб ветер говорил»!
Наутро я записку получаю:
«Когда пойдёте нынче на каток,
за мною заходите, привыкаю».
И подпись – Н. Я не пойти не мог.
И каждый день я с Наденькой отныне
катаюсь на санях. С горы мы ринем,
летим, как вихрь, кружится голова,
произношу заветные слова:
«Я, Надя, вас люблю»! И Надя вскоре
к той фразе привыкает, как к вину.
И без неё, на счастье и на горе,
не может жить, у грёз её в плену.
Хотя с горы лететь, как прежде, страшно,
одолевает страх она отважно.
Словам любви опасность придаёт
особый смысл, что девушку влечёт.
Та фраза всех загадочней на свете,
что душу так тревожит и томит.
Под подозреньем двое – я и ветер…
Так, кто же признаётся ей в любви?
Она не знает, но теперь ей лично
уж всё равно. Теперь ей безразлично,
какой сосуд желанный пригубить.
Неважно это, лишь бы пьяной быть.
Однажды в полдень я один без Нади
отправился на гору, на каток.
С толпой смешался, огляделся. Сзади
приметил Наденьку, и видит бог,
решил ей на глаза не попадаться.
И надо же в тот день такому статься!
К горе подходит, к лестнице идёт.
Одна решилась броситься в полёт?
Одной ей страшно ехать, очень страшно.
И к санкам, как на казнь идёт она.
Всё решено. Теперь уже не важно
Проверить без меня она должна
слышны ли будут в бешеном полёте
слова любви. И, как на эшафоте,
она в санях, зажмурясь, вниз летит
и, рот раскрыв, от ужаса кричит.
Что слышала она? Уж я не знаю.
Я вижу, как выходит из саней,
слегка шатаясь, и не понимает,
что в том полёте слышно было ей.
Бездонный страх, пока она катила,
лишил ей способности и силы
хоть что-то видеть, звуки различать
что с нею происходит понимать…
Конец зимы. Ей Март на смену катит.
Поласковее солнце в небесах.
Каток наш потемнел, свой блеск утратил
и начал таять прямо на глазах.
Кататься мы, конечно перестали.
И Наденька услышит их едва ли,
любви четыре слова на лету –
её надежду, девичью мечту.
Их некому сказать теперь, пожалуй.
Не слышно больше ветра, как тогда.
И я прощаюсь с временным причалом –
в столицу собираюсь навсегда.
Перед отъездом за два дня, под вечер,
я в садике сижу, заняться нечем.
Забор высокий отделяет сад
от дома Нади. Там резной фасад.
Ещё прохладно. Мёртвые деревья
и кое-где под ними снег блестит.
Но чувствую – весна пришла в деревню.
Кричат грачи. У них весенний вид.
Я подхожу к забору. В щели вижу
широкий двор, крыльцо, деревья, крышу.
Вот Наденька выходит на крыльцо.
И так уныло милое лицо.
Печальный взор свой в небо устремляет.
Ну, как же эта девочка грустна.
Весенний ветер! Он напоминает
тот, на горе, где слышала она
сквозь рёв его четыре важных слова –
слова любви. Она на всё готова,
чтоб только услыхать еще, хоть раз
заветные слова в последний раз!
И я, дождавшись ветра, тихо, внятно
«Я, Надя, вас люблю!– произношу.
Что с Наденькой творится! Безоглядно,
навстречу ветру руки протянув,
она его сейчас, как будто просит,
чтоб те слова, что он сейчас доносит,
ещё за разом раз он повторял.
Её такой счастливой не видал.
Во всё лицо её улыбка светит.
Какая радость, юность, красота.
О счастье говорит улыбка эта.
Ах, ветер! Воплощённая мечта.
А я иду укладываться. Время.
Давно расстался я с местами теми.
Та шуточка, как в прошлое окно.
А Наденька уж замужем давно.
Сама ли вышла, выдали ль родные
теперь неважно. Так бывало в старь.
А муж несёт заботы непростые –
дворянской он опеки секретарь.
И трое деток ныне у Надюши
Заботы, глаз да глаз за ними нужен.
Но, как мы на каток ходили с ней,
как ветер то слабее, то сильней
слова любви ей доносил в полёте:
«Я, Надя, вас люблю,– ей говорил,
то не забыто. Никаким заботам
на то не хватит времени и сил.
Лишь для неё воспоминанье это –
для всех родных и близких под секретом.
Оно несёт ей счастье, радость, свет
и жизни полноту десятки лет…
А мне, когда я старше стал, неясно
зачем шутил, слова те говорил.
Смущал ведь душу девочки прекрасной.
Эх, что тут скажешь? Очень молод был…