Глава двадцать четвёртая Лось остается один

«Мстислав Сергеич! В городе потеха!
Там нынче революция идёт!–
так Гусев говорил в библиотеке,–
на Марсе поднимается народ»!
Топорщились усы его победно.
Нос вздёрнулся. Он нервничал заметно.
«Я в лодку всё, что нужно уложил:
гранаты и ружьишко прихватил.

Провизию достал. Бросайте книгу!
На сборы пять минут и мы летим!
Момент особый! Срочно нужно двигать.
С народом вместе точно победим»!
Лось, ноги подобрав, в углу дивана
сидел давно, поднявшись утром рано.
Невидяще на Гусева глядел,
далёкий от чужих тревожных дел.

Ведь больше двух часов он терпеливо
прихода Аэлиты ожидал.
Она поутру шла неторопливо
в привычный час по анфиладе зал.
И лёгкие шаги её, как громом
в нём отзывались. Радостью огромной
сама собою наполнялась грудь.
Едва он успевал передохнуть,

как Аэлита в комнату входила
прекраснее стократ, чем помнил он.
И дивная, магическая сила,
которой был он начисто сражён,
бросала в дрожь ликующую душу,
и радость и любовь рвались наружу.
«Мстислав Сергеич! Что вы? Нам пора
скорей лететь в столицу со двора!

Чего уставились? Ведь всё готово!
Хочу вас марсианам объявить!–
воскликнул Гусев,– Я даю вам слово –
вам не придётся много говорить»!
«Что происходит в городе, скажите».
«Я ж приглашаю! Сами посмотрите,–
ответил Гусев,– шумно, все орут,
народу – туча, вопли, окна бьют».

«Слетайте, Алексей Иваныч, сами.
Но только к ночи вас обратно жду.
Я обещаю далее быть с вами –
разделим вместе радость и беду.
Хотите, назначайте комиссаром,
хотите, расстреляйте за амбаром,
устройте революцию. Я рядом
вас делом, словом поддержу и взглядом!

Пока, прошу вас, вы меня оставьте.
Согласны? Я сегодня буду здесь».
«Ну, ладно… нет, вы только лишь представьте:
от них весь беспорядок был и есть!
Хоть за седьмое небо улети ты,
и там на вас бабьё имеет виды!
Ну, всё. Я полетел. В ночи вернусь.
Надеюсь, разойдётся ваша грусть»!

И Гусев вышел. Лось опять взял книгу,
но думал о другом. О ней, о ней.
В его душе звучит подобно крику:
«Минует ли гроза любви моей»?
Он знал ответ: «Конечно, не минует»!
В нём чувство ожиданья торжествует:
раскроется ли новый, дивный свет?
Не радость, не печаль, не сон… о, нет!

Не жажда это и не утоленье…
Но, если Аэлита рядом с ним,
он новой жизни чувствует биенье
и холод тела, ставшего чужим.
Так пусть случится, что должно случится,
и жизнь в ней, в Аэлите, зародится.
Да будет плотью трепетной она,
осуществленьем радостным полна,

Ему же уготовано томленье
и снова одиночество одно.
Легло на душу тяжкое прозренье:
ему изведать муки суждено.
Он полюбил безудержно и нежно,
обман любви познал он безнадежный,
когда мужское существо твоё
любовью превращается в её.

Подмена самого себя любимой –
проклятие мужского существа.
Раскрыть объятья и неутомимо
ждать женского живого естества,
принять её. И всё она приемлет.
Любовь твою и страсть твою объемлет
и будет дальше жить. Тебе ж опять
бесплотной тенью между звёзд витать.

Права была в тот вечер Аэлита:
напрасно он столь многое узнал.
И зря его сознание раскрыто.
Землянином он быть не перестал.
Он Сын Земли и в нём её природа
под сводами чужого небосвода.
Кровь горяча и жизни семена
тревожны, как прибойная волна.

Но здесь, на Марсе, он узнал недавно
то, что ему ещё не нужно знать.
Тысячелетней мудрости нежданно
коснулся он, прозрел и вот опять
раскрытый разум зазиял пустыней
и новых тайн за ней громада стынет.
Ах, если птицу, что глаза закрыв,
на ветке свищет радостный мотив,

познать заставят мудрость человечью,
она, как камень, мёртвой упадёт!
И знаний свод, что создавался вечность,
прохожий не осилит, не поймёт…
К обеду Иха Лося пригласила.
В столовой белой стол она накрыла.
Но Аэлиты здесь сегодня нет.
Хозяйка не явилась на обед.

Накрыла Иха белыми цветами
её любимый розовый прибор.
«Сегодня вы обедаете сами,–
сказала Иха, погасивши взор.
«Могу ли я увидеть Аэлиту?
Её, как вижу, комнаты закрыты.
Что с Аэлитой? Может быть больна,
а, может быть, уехала она»?

Ихошка, зарыдавши убежала.
Упало на пол мокрое от слёз
простое фото, что изображало,
как Гусев непростую службу нёс.
Ремни и шлем, одна рука на шашке,
в другой наган, сверкающая пряжка.
А сзади надпись, полная огня:
«Прелестнице Ихошке от меня».

Из дома вышел Лось по лугу к роще.
Не ел, не пил всё думал об одном:
«Не хочет видеть! Что ж ты, сердце, ропщешь?
Пора серьёзно думать об ином…
Попасть на Марс, чтоб там, в углу дивана
сидеть и ждать в безумии, как пьяный,
когда же эта женщина войдёт,
улыбкой нежной душу обовьёт»!

Такие мысли мучили, кололи
и вскрикивал от них он на ходу,
как от зубной непроходящей боли
Любовь он ненавидел, как беду.
Он добежал до озера. Уселся
на круглый камень, что под солнцем грелся.
И рыбы из прозрачной глубины
ему, как в невесомости видны.

«Вы слышите меня?– сказал он рыбам,
спокойно так, вполголоса сказал,–
Я в полной памяти, и где б я ни был
я честно вам скажу, чего б желал:
Когда она войдёт в том чёрном платье,
мне любопытно сжать её в объятьях.
Затем стоять, не разжимая рук,
её сердечка слушать дивный стук.

Она прильнёт ко мне движеньем странным
и дико заблестят её глаза…
Ну, всё! Закончил думать о желанном.
Вам ясно, рыбы? Я ведь всё сказал!
Мне завтра в город. Там борьба. Прекрасно.
Возможна смерть. Там всё темно, неясно.
Но больше не желаю духоты.
К чертям волшебный шарик и цветы»…

Поднялся Лось, взял камень и, что силы,
швырнул его в большую стаю рыб.
В висках стучало, голову ломило.
И вздох его в тиши звучал, как всхлип.
Вдали, сверкая льдами, острым пиком
гора видна в безмолвии великом.
Прельщает Лося воздух ледяной.
На пик алмазный он глядит с тоской,

затем идёт сквозь заросли густые
шершавоствольных марсианских ив.
пересекает рощи голубые,
к горе дорогу в мыслях проложив.
Пустынная холмистая равнина.
Щебень да шлак – печальная картина.
Отверстия давно забытых шахт,
а в редких травах ящерки шуршат.

Там в стороне, за шахтами в лощине
коричневое облако встаёт.
Горячий ветер, словно из пустыни,
шум голосов над пущею несёт.
На холм поднявшись, Лось внизу увидел
толпу шумящих марсиан. Как вымпел,
над ними шарф струился голубой.
С ножом на палке, с киркой и с косой

бредут они, ревя и спотыкаясь,
оружие вздымая к небесам.
И птицы хищные, от них не отставая,
парят в выси на крыльях-парусах.
Лось вспомнил: «Гусев говорил о чём-то…–
Подумал,– Век живи, борись…но чётко
одно лишь помни: сердце огради –
на цепь его прикуй в своей груди.

Несчастное, неистовое сердце,
любовь и страсть, увы, не для тебя»!
Толпа прошла. К победе или к смерти?
Лось быстро шёл. Вдруг, в ярком свете дня
заметил он летающую лодку –
сверкающую золотом красотку.
Она снижалась в синей вышине,
и подплывала, как в волшебном сне.

Последний круг. Всё ниже, ниже, ниже
и села, проскользнув над головой.
Почти бегом, Лось подошёл поближе.
Поднялся в лодке кто-то снеговой.
Был белый мех, как снежная поэма.
Из меха, из-под кожаного шлема
взволнованно глаза её глядят.
Тревоги полон Аэлиты взгляд.

Забилось сердце горячо и сильно.
Лось через кочки к лодке подошёл.
Нет! Мудрость, чистый разум здесь бессильны!
Его любви над нею ореол.
«Я за тобой! Скорей, бежать нам нужно!
Мы улетим с тобой путём воздушным.
Я по тебе тоскую, я грущу
и больше никуда не отпущу»!

Так стиснул борт, что пальцы побелели,
Чуть позже Лось с трудом передохнул.
Она… нашлась… вдвоём на самом деле.
И снова сердце настежь распахнул.

 

Вверх

© Леонид Михелев 2012; дизайн вебсайта design4music.org