Кейт усмехнулась, я же взгляд свой бросил
вдоль Пятой авеню и застонал!
Любой из нас, кто видел это, спросит:
«Что за кошмар? Куда же я попал»?
Мне на мгновенье стало просто худо.
Где улица – сверкающее чудо?
Столичный град огромной ширины?
Дома и башни больше не видны!
Гектаров стен стеклянных вдруг не стало!
«Рокфеллер-центр исчез, как не бывало!
Витрины магазинов, ресторанов
и «Тишмен билдинг» – гордый исполин,
библиотека с каменными львами,
«Эмпайр стейт-билдинг» - был такой один!
Асфальт и камень, башни из металла,
стремились в небо – было их не мало!
Такой пейзаж вдоль Пятой авеню
исчез, как не бывало, на корню!
Таким перед моим стоял он взором.
Но вот исчез, как растворился вскоре.
Лишь маленькая улочка прямая.
Жилой район, домишки, деревца,
булыжная под снегом мостовая
под самым боком парка без конца.
А самыми высокими местами
являются кресты, что над церквами.
Омнибус, громыхая, прокатил
по мостовой, где снег не залепил.
Лошадки волокли его устало.
Он одинок на несколько кварталов.
Кейт, ухватившись за рукав, шепнула:
«Гостиницы на месте вовсе нет»!
Да, «Плазы» нет, как будто ветром сдуло!
Но трезво нам пора взглянуть на свет!
Никто не стёр привычную здесь «Плазу».
Должны бы мы понять всё это сразу,
а просто не построили ещё.
Величие Манхеттен обретёт!
Тут вовремя помощник появился –
омнибус возле нас остановился.
В нём сзади, над ступенькой дверь входная.
Я перед Кейт тотчас её открыл,
На ездового глянул. Тот, зевая,
внимания на нас не обратил.
На облучке устроился устало,
закутанный в большое одеяло.
Зонтом огромным сверху был прикрыт.
Имел тот ездовой забавный вид.
Я вслед за Кейт забрался, Дверь закрыли.
Омнибус дёрнулся. Мы покатили.
Две длинные скамейки вдоль салона.
Кейт села ближе к двери. Я пролез
вперёд к жестянке – заплатить законно
пять центов с пассажира за проезд.
А над коробкой вижу – дырка в крыше,
чтоб ездовой процесс мог видеть свыше.
Лишь часть пути мы ехали вдвоём,
кайфуя в одиночестве своём.
Смотрели в окна в деревянных рамах,
вертели беспрерывно головами,
«Нет! Не по Пятой авеню мы едем!–
сказал я Кейт,– Нет, эта не она»!
Но вот фонарь в окошке я заметил
И в нём стекляшка с надписью видна.
Да! Пятая! Не может быть сомненья.
Ушло помалу наше изумленье.
Раздался гонг. Зелёный фаэтон.
Невесть откуда выкатился он.
«Святой Лука» написано. «Больница».
На гладкой дверце надпись золотится.
Повозка тротуар пересекает,
в подъезд въезжает прямо с мостовой.
Больница? Здесь? Её никто не знает.
Давным-давно на Пятой нет такой!
Там сёстры в длинных юбках и косынках.
С бородками врачи, как на картинках.
Ты знаешь,– Кейт сказала,– ведь они
не знают тех лекарств, что в наши дни.
Да хоть пенициллин и сульфамиды,
антибиотики – они же не открыты»!
Ещё квартал. Что видим мы? Улыбки
на наших лицах сами расцвели!
Ведь это он! Не может быть ошибки!
Собор святого Патрика вдали!
Наш старый друг стоит на прежнем месте.
Нам этот вид таким же был известен…
Таким да не совсем. Не до конца.
Отсутствуют два шпиля-близнеца.
Ведь каждому известно человеку –
Поставят близнецов в двадцатом веке!
Наш старый друг! Казался он огромным
на фоне окружающих домов.
«Чтоб он стоял ещё три века ровно,
я католичество принять готов!–
сказал я Кейт. Она лишь улыбнулась,
всем корпусом к собору повернулась.
Нам ближе этот город стал теперь.
Но остановка. Отворилась дверь.
Вошёл мужчина. Опустил монету
в жестяную коробку. Ни привета,
ни «Добрый день». Лишь взглядом равнодушным
скользнул по нашим лицам он бездушно.
Ему здесь всё привычно, всё одно.
Уселся, положив на ногу ногу,
и стал глядеть на улицу, в окно.
Омнибус снова тронулся в дорогу.
А я следил за ним исподтишка,
волнением охваченный слегка.
Ведь здесь осуществилось наконец-то
с живущим в прошлом близкое соседство!
И этот человек обыкновенный,
которого я больше не встречал,
остался впечатленьем несравненным
изо всего, что здесь я повидал.
Рассеянно в окно глядел мужчина.
Читалась на лице его кручина.
Ведь он живой. Ему лет шестьдесят,
но сохранился бодрости заряд.
Он в котелке, подтянут, выбрит чисто,
глаза с мороза светятся лучисто.
Я Кейт шепнул: «Когда он был мальчишкой,
он знал, что Эндрю Джексон президент.
И то, что нам известно лишь по книжкам,
переживал, как истинный момент.
Америку он видел дикой, страшной,
где было жить и трудно, опасно…
В такое верить можно лишь с трудом».
Вдруг Кейт шепнула: «Вот он этот дом»!
Пять – восемь – десять – это дом Кармоди!
Он здесь живёт в довольстве на свободе.
Эндрю Кармоди в городишке Джиллис,
в Монтане, через два десятка лет,
в том доме, где они с женою жили,
прострелит сердце и покинет свет»!
Остался сзади особняк Кармоди,
отстроенный по самой свежей моде:
песчаник бурый, мраморный подъезд,
литьё решёток охраняет въезд.
Мы приближались к центру и по ходу
вокруг всё больше видели народа.
Ещё квартал. Мы очутились вскоре
средь экипажей всяческих мастей.
На тротуарах шум – людское море.
У лавок и витрин толпа людей.
В цилиндрах бородатые мужчины,
в пенсне, пожалуй, больше половины.
Вся молодёжь в коротких котелках,
но трости здесь у каждого в руках.
А женщины – те в шляпах или шалях –
под подбородком банты повязали,
в приталенных пальто и пелеринах,
перчатки, муфты. Абсолютно все
в застёгнутых на пуговку ботинках,
мелькающих подчас во всей красе.
Вот люди! Вот они с гравюр старинных –
мужчины, все в пальто закрытых, длинных
и женщины, как яркие цветы,
в своих нарядах строгой красоты!
Но движутся они! Они живые!
И юные совсем, и пожилые!
И пара облачка от их дыханья
в морозном воздухе порхают здесь и там.
Сквозь стёкол в старых рамах дребезжанье,
их голоса и смех доходят к нам.
В омнибусе сменялись пассажиры.
Вот женщина вошла, шагнула живо
к жестянке-кассе, лишь махнул подол,
и наши ноги по пути подмёл.
На ней с цветами фетровая шляпа,
зелёное кашне, пальто из драпа.
Назвать её красавицей хотелось!
Но, опустив свою в коробку медь,
она, напротив, на скамью уселась.
И я отвёл глаза, чтоб не смотреть.
Боялся оскорбить я даму взглядом:
изрыто страшной оспой безвозвратно
её лицо. И я сообразил,
что этот ужас мир не победил.
Другие, видно тоже с пониманьем,
её не удостоили вниманьем.
Мы череду гостиниц проезжали.
«Виндзор» и «Шервуд», «Ивовый коттедж».
Торговый дом «Г.Тайсон» миновали…
Шепнула Кейт: «Мне больше невтерпёж!
Не очень, вроде, длинная дорога,
но впечатлений ярких слишком много.
Я б спряталась куда-то с головой,
Глаза б закрыла. Нужен мне покой»…
«Я понимаю, как я понимаю!
И сам терять рассудок начинаю»…
Приблизился омнибус к тротуару.
Я за руку взял Кейт, и мы сошли.
В пролётку забрались потом на пару.
Та седоков ждала. Мы в ней одни.
Закрыв глаза и голову откинув,
сидела Кейт, всё сущее отринув.
Над нами зашуршало и тотчас
в окне на крыше показался глаз,
обвислые усы, нос покрасневший.
Я поглядел, немного разомлевший.
«На главпочтамт,– сказал. Часы я вынул,
Нажал на кнопку. Часики стучат.
Я золотую крышку их откинул
и бросил взгляд на белый циферблат.
Почти что пять. Уже довольно поздно.
Свершенья час надвинулся серьёзно.
«За полчаса на место попадём»?
«Почём я знаю?– цокнув языком,–
Ответил мне извозчик с отвращеньем,–
Сейчас езда по городу – мученье!
Теперь никто не ведает о том,
когда до места ездока доставишь.
Попробуем по Пятой, а потом
свернём к Бродвею. Так себя избавишь
от чёртовой надземки толчеи.
Мадам, простите грубости мои»!
Я на подушки голову откинул,
закрыл глаза и мысленно покинул
весь этот мир: покой и чернота.
Мы тронулись. Невольной я тогда
не мог сдержать улыбки: что поделать?
Нью-Йорк во все века Нью-Йорк и есть!
Его ни изменить, ни переделать.
Свои подходы, взгляды, быт и честь…