Леонид Михелев
поэтические произведения, проза
романсы и песни о любви

Главная | Меж двух времён (фантастический роман в стихах) | Глава двадцать третья

Глава двадцать третья

Молчали мы сравнительно недолго,
но память возвратила нас опять
к пожару, к Бернсу. Мы ведь только, только
смогли ареста чудом избежать.
О Пикеринге вспомнили, Кармоди.
Порадовались нынешней свободе
Но всё, что с нами было в мире том
воспринималось тут с большим трудом.
Ну, что за чушь инспектора бояться,
от полицейских в городе спасаться?

Что этот Бернс? Да он не представляет,
что значит в сыске личный телефон.
Про отпечатки пальцев он не знает.
Детектор лжи ещё не видел он.
Что было, мне казалось не злодейством,
а неким театральным лицедейством,
в котором я участвовал тогда,
в давным-давно прошедшие года.
Но Джулия своё имела мненье,
моё не разделяя настроенье.

Мир Пикеринга, Бернса и Кармоди
был для неё реальней моего.
И здесь, без опасений, на свободе,
она не отрешилась от него.
И мы о том, о сём с ней говорили,
но ничего конкретно не решили.
И Джулия тревожилась о том,
что мы, тогда вдвоём покинув дом,
ни слова не сказали тёте Аде,
что нам её пока оставить надо.

Но вот над разговорами витает
невысказанный, каверзный вопрос.
Никто из нас ответ пока не знает.
Вопрос о жизни Джулии не прост.
О будущем её я размышляю,
Но нужно время. Я пока не знаю,
что милой и желанной предложить.
Скорей всего – сама должна решить…
А показать хотел ещё не мало,
чего в её Нью-Йорке не бывало.

Из бара вышли мы. Такси поймали.
К «Эмпайр стейт билдинг» подкатили днём.
Сквозь этажи на самый верх попали.
Лифт скоростной. Взлетаем мы на нём.
А Джулия свой взгляд не отрывает
от номеров, что на табло мелькают.
Поверить ей, пожалуй, нелегко,
что мы сейчас настолько высоко!
Она сильней мою сжимает руку.
Я на площадку вывожу подругу.

У каменной ограды мы стояли.
Под нами девяносто этажей.
И в лёгкой дымке городские дали
раскинулись, темневшие уже.
И Джулия теперь понять старалась,
какое место сверху открывалось.
Что тот массив зелёный – Сентрал-парк.
Она поверить не могла никак,
что бесконечных улиц паутина,
в которых нескончаемой лавиной

поток машин несёт без остановки,
и есть родной, знакомый ей Нью-Йорк.
Гудзон, Исто-Ривер отмечает робко,
бескрайний мир, разлегшийся у ног…
Но вот, со вздохом глянула на небо,
а там и быль и, в то же время, небыль!
Такого облака не видывал никто!
Там, в синеве, сияющим хлыстом
оно в закат по небу протянулось
и наискось его перечеркнуло…

Каким казался ей невероятным
наш мир, в котором мы сейчас живём!
Я объяснял ей, вроде бы понятно,
про реактивный след. Ещё потом
на «Эмпайр-стейт» немного постояли,
и Джулия сказала, что устала:
«Что ж, хватит, Сай! Я больше не могу.
Я этот день на память сберегу!
Ну, а теперь, уж вы меня простите,
скорей домой отсюда отвезите»!

И вот пришлось мне вместо ресторана,
куда хотел я Джулию сводить,
с изрядным облегченьем для кармана,
наш скромный магазинчик посетить.
Мороженые овощи в пакетах,
бифштексы… ну чего там только нету?
А дома, я ведь знал в готовке толк,
пакеты с овощами – в кипяток.
Такое овощей приготовленье
произвело большое впечатленье

и Джулии понравилось безмерно:
«Ведь так легко теперь варить обед»!
Но только вкус смутил её, наверно,
вернее то, что вкуса вовсе нет.
Она о вкусе как-то промолчала,
и не спеша обедать продолжала.
Мы кофе пить в гостиную пошли.
И здесь в тиши, от города вдали,
сказала Джулия: «теперь я знаю
частицу мира вашего. Мечтаю

узнать побольше. Вы мне расскажите
за это время, что произошло.
Сейчас наверно каждый долгожитель?
Болезней страшных победили зло»?
Она удобно села на диване
И, предвкушая новости заранее,
смотрела, как ребёнок на меня.
А я молчал, не знал с чего начать.
Рассказывать хотелось о хорошем,
чтоб Джулию ничем не растревожить:

«Ну, оспа. Ей теперь мы не болеем.
У нас уже рябых не встретишь лиц
Полиомиелит лечить умеем –
вы так зовёте детский паралич».
«А, как грудная жаба? Рак ужасный?
Вы так же с ним справляетесь прекрасно»?
«Не сразу всё. Наука не стоит.
Мы верим – всё насущное решит.
Зато мы в теле органы сменяем.
Больные прочь. Здоровые вшиваем!

Хирург больное сердце вынимает,
здоровое погибшего берёт
и вместо удалённого вставляет»!
«И, что же? Человек потом живёт»?
«Живёт, конечно»! «Ах, невероятно!
Ну, как же знать об этом мне приятно»!
«Живём мы здесь сейчас немного дольше,
чем жили в ваше время, но о большем
пока ещё приходится мечтать.
Ваш воздух и природа – благодать.
У нас же загрязненье атмосферы
здоровье губит людям нашей эры.

И много есть того, что невозможно
вам объяснить. Технический прогресс!
Его издержки, пусть и осторожно,
вредят природе – суше и воде.
Но для защиты принимают меры:
везде, конечно, кондиционеры.
Во всех конторах, театрах и кино.
И у меня вон – ящик под окном.
Зимой и летом воздух освежает.
Режим температурный соблюдает».

«Какая роскошь! Вы упоминали
уже не раз, какое-то кино»?
Я объяснил ей, как его снимали,
и, в общем, как устроено оно.
И выложил подряд всего не мало:
метро, такси, электро одеяла,
стиральная машина, небоскрёб
посудомойка, миксер, вертолёт,
шоссейные дороги скоростные
и достиженья техники иные.

Тут кофе допила моя подруга
и чашку с блюдцем у меня взяла.
Затем, ступая по ковру упруго,
всё это вместе в кухню отнесла.
Вернулась со словами: «Ну, а всё же,
за это время многое, похоже,
происходило в мире, на Земле.
О самом главном расскажите мне».
Задумался. Сто лет прошло. Не шутка.
Что было главным в этом промежутке?

«Ну, мы зовёмся США, поскольку.
объединённых штатов пятьдесят»!
«Их пятьдесят»? «О, да! Недавно только
Аляска и Гавайи встали в ряд!
Все территории сегодня штаты.
Америка просторна и богата!
Здесь наше всё – куда не кинешь взгляд.
И звёздочек на флаге пятьдесят»!
Я был самодоволен, горд и ясен,
как будто сам был к этому причастен.

«Ну, что ещё? Природное явленье
в начале века здесь произошло.
Ужасное тогда землетрясенье
весь Сан-Франциско в щепы разнесло».
«Как жалко. Говорят, красивый город!
Я представляю, сколько было горя»!
В руках газета. «О! Не может быть!
Вы научились воспроизводить
в газетах фото! Да ещё какие!
Я вижу фотографии цветные»!

Газету положила и неспешно
она до шкафа книжного дошла.
Меня же осенило, и поспешно
я стал вещать про славные дела:
«Ведь в космос мы ракеты запускаем!
С людьми. Потом обратно возвращаем!
Они садились даже на Луну!
Там флаг наш, прославляющий страну»!
«Не может быть! И по Луне ходили»?
«Ну, да. Ходили. Целый день там были».

В восторге Джулия: «Как интересно»!
Я, помолчав, задумчиво сказал:
«Космической державой быть нам лестно,
но всё не так, как в детстве ожидал,
когда читал, совсем ещё мальчишкой,
научно-фантастические книжки»
В глазах вопрос. Недоуменный взгляд.
Пришлось в её восторг добавить яд:
«Вам это объяснить довольно трудно,
но нынче обсуждать полёты нудно.

Сначала всё немыслимым казалось:
Мы видели и слышали людей,
что по Луне ходили. И мечталось,
что в будущем походим мы по ней.
Потом угар открытия унялся,
а смысл в житейских дебрях затерялся.
И редко вспоминаю я о том,
что сделано геройством и трудом».
Она у шкафа книжного стояла.
На корешках названия читала.

Потом листала книгу, снявши с полки.
Внезапно повернулась с ней ко мне.
«О, Сай! Теперь дела такого толка
печатают с другими наравне»?
Густая краска залила ей шею,
лицо накрыла, алых роз алее!
Захлопнув томик, сунула брезгливо
на полку, где стояло это «диво»,
как будто ряд её смутивших строк
из этой книжки выползти бы мог.

У шкафа неподвижная стояла.
А мне ей было нечего сказать.
Как объяснить, что ныне можно стало
о невозможном ранее писать?
Что мыслим мы сейчас совсем иначе,
чем год назад, а целый век – тем паче!
И Джулия, сгорая от стыда,
другую наобум взяла тогда.
Одно желание ей овладело:
уйти от темы, что её задела.

А книга ей попалась не простая.
Войны там фото – Первой Мировой.
«Войны? Что это значит, Сай? Желаю
узнать о ней, и также о второй.
Её ведь неспроста назвали первой?
Другие войны знали вы наверно?
И Мировая? Были две войны.
И охватили целый мир они»?
Она открыть хотела эту книгу.
Но только мой инстинкт сработал мигом

В мозгу возникли страшные картины,
что там, на фото первой Мировой.
Я к ней шагнул. С непринуждённой миной
из рук её взял опус вековой.
«Была война, известная такая.
Её ещё назвали «Мировая»,
поскольку всех людей война касалась.
Закончилась она, как завязалась.

Сейчас о ней уже забыли люди».
«А, как вторая? Тоже пронесло»?
«Да, кто ж её,– подумал я,– забудет?
Одно из самых жутких в мире зло»!
Солгать опять – язык не повернулся.
Я помолчал, неловко улыбнулся,
пожал плечами: «И она прошла»…
Всё Джулия, конечно, поняла.
Не зря ведь мировыми называют
большие войны. Хуже не бывает.

На толстый том печально посмотрела,
затем в мои глаза, и говорит:
«Я б о таком и слышать не хотела,
что пережить, возможно, предстоит».
«Да я и сам бы не хотел про войны.
В Америке у нас сейчас спокойно».
Вернул на полку книгу, а потом
мы на диван вернулись с ней вдвоём.
Она на самый краешек присела.
Сжав руки на коленях, в пол глядела.

Всё думала о чём-то и молчала,
Глаза решилась на меня поднять:
«Простите, Сай. И не предполагала,
что вам смогу подобное сказать.
Что вообще смогу открыть мужчине,
всё то, что вам открыть решаюсь ныне.
Я думала весь день, как дальше жить?
Всё колебалась, не могла решить,
Остаться здесь почти уже решила,
когда бы тётю, как-то известила,–

Она мне вымученно улыбнулась,–
Скажите, Сай, вы любите меня?
В груди тревожно сердце встрепенулось:
«Я вас люблю,– сказал,– Любовь моя»!
«И я люблю вас, Сай. При первой встрече
я полюбила вас. Но в этот вечер
ещё не догадалась ни о чём.
Но Джейк! О, Джейк тотчас же понял всё!
Почувствовал тогда, что я другая.
Теперь и без него я это знаю.

Но, что мне делать, Сай? Что вам ответить?
Что с вами в вашем веке остаюсь?
Мелькнула мысль, что надо бы всё взвесить,
И вдруг я понял. Тишина и грусть.
Ведь я об этом думал непрерывно.
На Джулию смотрю я неотрывно.
Всё взвешено. Сомнений больше нет.
Она с надеждой смотрит. Ждёт ответ.
Но мысленно беседовал я с нею.
Всё говорил, что вслух сказать не смею

«Нет, Джулия! Тебе я не позволю
остаться здесь. Ведь мы теперь народ,
который сам себя загнал в неволю.
Промышленность над нами верх берёт.
Мы отравляем воздух, атмосферу,
озёра, реки. Эри, для примера –
его уж нет. Великие озёра
в болота с ядом превратятся скоро.
А радиоактивные осадки
в костях детей устраивают кладки.

И мы об этом ранее ведь знали!
Такие бомбы мы изобрели,
которые, когда бы их взорвали,
могли бы род людской снести с Земли.
И бомбы эти к действию готовы.
И на своих позициях ждут слова.
Команду «пуск» дадим не ты, не я,
Но станет пеплом милая Земля.
Мы победили многие болезни.
Но в армии нашли теперь полезней

такие штаммы вывести микробов,
которые по миру сеют смерть.
Болезней жутких накопили вдоволь.
Сейчас бы только выпустить посметь.
А в Азии в буквальном смысле слова
сжигать людей с деревнями готовы.
И во Вьетнаме выжгли всё подряд:
селенья, джунгли, что охватит взгляд.
А в Штатах мы спокойно наблюдаем,
Как дети в нищете, недоедают.

Зато по телевиденью склоняем
к курению подростков каждый день.
Кому-то делать деньги позволяем
на этой ниве, укрывая в тень.
Хотя любой осведомлён прекрасно,
что никотин отрава. Всем ведь ясно!
Да, в наше время странное трудней
поверить в доброту страны моей,
поверить в то, что мы американцы
по-людски жить, ещё имеем шансы»…

Остановил себя на этом. Невозможно!
Об этом ей ни слова не скажу.
И груз, что самому осилить сложно,
на плечи ей вовек не возложу.
Ну, всё! Поставлю крест на этой теме.
И я спросил: «Бывали вы в Гарлеме»?
«Была, конечно». «Нравится вам там»?
«Ещё бы! Там простор и чистота!
Природа там прекрасно сохранилась
Деревню эту я всегда любила».

«Случалось вам гулять по Сентрал-парку
в ночное время»? «Летом вместо сна,
когда в Нью-Йорке было очень жарко,
бродила по аллеям я одна.
Прохладно так, и тишина такая»…
«Ах, Джулия! Как вас я понимаю»…
Эпоха Джулии бесспорно, и не мало,
и теневые стороны знавала.
Ростки того, что так я ненавидел
в двадцатом веке, там уже увидел.

Но в том Нью-Йорке люди ночью лунной
могли по снегу мчаться на санях!
И окликать друг друга, и бездумно
смеяться, петь, забыв про боль и страх.
Их жизнь в то время цель ещё имела.
Сознаньем пустота не овладела.
Но время то прошло давным-давно.
Пусть Джулии достанется оно.
Его последние захватит годы,
и не узнает наших дней невзгоды.

«Вам нужно, Джулия, обратно возвращаться,–
сказал, взяв руки девушки в свои,–
Поверьте, здесь нельзя вам оставаться.
Во имя нашей говорю любви».
И Джулия немного помолчала,
Потом головкой грустно покивала.
«А, как вы, Сай? Вернётесь вы со мной?
Туда, в Нью-Йорк, в мой город дорогой»?
Мне мысль о возвращенье так приятна,
и радость на лице вполне понятна.

И Джулия в ответ мне улыбнулась.
Но вслух пришлось другое говорить:
«Я с вами, как бы жизнь не повернулась,
но здесь дела мне нужно завершить».
«И, главное,– тогда она сказала,–
Не знаете,– чуть слышно прошептала,–
Возможно ли, вам с нами жизнь прожить»…
«Да, это правда. Должен я решить
без лишней суеты, сомнений зыбких
не делаю ли роковой ошибки».

«О, да, конечно! Ради нас обоих»!
Глаза в глаза минуту или две.
«Откладывать прощание не стоит
Сегодня же уйду туда, к себе.
Иначе умолять вас стану, чтобы
преодолевши времени оковы,
сегодня вы отправились со мной
туда, где ждёт нас милый город мой.
Я чувствую – решение такое
в жестоком споре с жизненной судьбою,

уж если принимать, то непременно
быть одному. Решить с самим собой»!
Да, Джулия была тут, несомненно
права. И верный выбор был за мной.
«А вы туда сумеете вернуться?
Без помощи сквозь время протолкнуться?
«Сумею, Сай. Я думаю, что да.
Без вас я не попала бы сюда.
Своё же время лучше вас я знаю,
Малейшие нюансы представляю»…

Вдруг, словно молния в мозгу сверкнула!
Да как же я об этом мог забыть?!
Все опасенья словно ветром сдуло,
что там не удалось нам разрешить!
«Кармоди, Джулия! Нельзя вернуться!
Ведь в прошлом от него не увернуться!
Инспектор Бернс! Вы там денёк – другой»…
Уверенно качнула головой:
«Мне ничего не сделает Кармоди.
Ему я в тот же час, по переходе,

домой записку с мальчиком отправлю.
В ней пару слов черкну ему я в ней.
Его я тем изрядно позабавлю.
Забудет нас до окончанья дней!
Припомните-ка, чем я занималась
когда инспектор Бернс до нас добрался»?
«Вы, как я помню, были наверху».
«Вот именно. Чтоб разогнать тоску,
я в комнате у Джейка находилась.
Там вещи в чемодан его сложила.

Когда взяла ботинки и в газету
решила завернуть – входной звонок.
Сегодня вдруг возникла сцена эта,
и память завершила свой урок!
На каблуки вниманье обратила.
Там из гвоздей звезда в кругу сложилась.
Да! Девятиконечная звезда.
Такой ни у кого и никогда
я прежде среди меток не встречала.
Её, припоминаю, рисовал он.

Поймите, Сай! Ведь спасся не Кармоди!
А в доме у Кармоди Джейк сидел!
Обмотанный бинтами, куклы вроде,
он ненавистью, злобою кипел».
Я понял всё. В том веке символ личный.
лишь одному принадлежал обычно.
И метка, та что видел у него,
есть личный знак его лишь одного!
«Мой Бог! О, Джулия! Он, значит, спасая!
Кармоди же, погиб. В огне остался!

Как вышел он из дома, непонятно.
Весь обожжён, но с планом в голове,
ведомый жаждой деньг, нам понятной,
он прямиком направился к вдове.
Увиделись и долго не рядились –
в два счёта обо всём договорились.
Ведь без Кармоди – нуль его жена!
Совсем без средств осталась бы она.
Когда на том балу она сияла,
она уже о смерти мужа знала!

Лишь только муж её сгорел в пожаре,
с его убийцей встретилась она.
Тогда вступила в сделку эта пара,
и удовлетворённая сполна,
она сидит спокойно, величаво
среди благотворительной забавы.
Да было ли с начала всех времён,
чтоб больше, чем они – она и он,
желал бы кто-то денег, денег, власти?
Да пара хоть куда! Особой масти»!

«Чему вы улыбаетесь?– спросила
с недоуменьем Джулия меня.
«Тому, что страсть к деньгам объединила
убийцу с жертвой на закате дня.
А Джейк… Ну, что ж. Он негодяй отпетый.
По жизни и делам, по всем приметам.
А улыбаюсь я и потому,
что сам симпатизирую ему.
На жадность и бесчестность невзирая,
ему ни бед, ни горя не желаю.

Джейк старина, одетый под Кармоди
на Уолл-стрите трудится теперь.
На бирже он в решеньях свободен.
Открыта перед ним любая дверь»..
«Он проклят был,– Так Джулия сказала.-
И счастья я б ему не пожелала.
Пускай ему на бирже повезёт,
но счастье в жизни, вряд ли он найдёт.
А зла теперь, когда я точно знаю,
кто он такой, что вовсе не желаю

его разоблачать, его тревожить,
(в моей записке это он прочтёт)
он зла мне причинить тогда не сможет.
Ведь он не глуп. Всё правильно поймёт.
И вам не причинит… когда вернётесь.
когда и если с духом соберётесь»…
И резко встала. В спаленку прошла
переодеться… женские дела…
Я на такси отвёз мою подругу.
Ни слова не сказали мы друг другу

Никто не видел, как она одета.
Один шофёр на Джулию косит.
Но, вот и роковое место это,
где переход печальный предстоит.
Остановились мы за пол квартала
до нашей цели. Сколько их осталось
бегущих расставания минут,
что, как вода меж пальцами текут?
В густой тени гигантской старой башни,
что держит на Манхеттене отважно

мост Бруклинский надёжною опорой,
несёт, не уставая никогда,
остановились мы. Теперь уж скоро
расстанемся. Быть может, навсегда…
Я руки взял её и долгим взглядом
смотрел на Джулию. Теперь, как надо
она одета: капор и пальто,
и юбка длинная. Таких никто
сейчас не носит. Муфта на шнурочке
свисает с кисти – преданный дружочек.

В таком наряде девушка прекрасна.
И Джулия так выглядеть должна.
«Хочу с тобой, к тебе! Мне это ясно.
Мне навсегда одна лишь ты нужна»!
«Я понимаю»… Мы лишь повторили,
что много раз друг другу говорили.
Я обнял Джулию и долго с ней стоял,
Не выпускал. Потом поцеловал.
Потом в глаза мы глянули друг другу.
Ну, что я мог сказать своей подруге?

Мы помолчали, грустно улыбнулись.
Всё сказано. Назад дороги нет.
Моей щеки она рукой коснулась,
мечтая навсегда оставить след.
И нам обоим перед расставаньем
не удалось сказать слова прощанья.
Мы, словно дети, за руки взялись
и от стены гранитной отошли.
К ней повернулись и в упор взглянули.
Как занавес тяжёлый развернулась,

над нами поднялась, весь мир закрыла.
чудовищная мощная стена.
Вселенную собою разделила,
на времена разрезала она.
«Так,– Джулия сказала,– За стеною
то время, где ты встретился со мною.
Я времени тому принадлежу.
Я по нему тоскую. Я спешу
Туда. Тот мир мне дорог, он реален.
А для тебя? Твой мир не идеален,

хоть он и совершенней многократно.
Но жизнь свою я там хочу прожить.
И, возвращаясь от тебя обратно,
с тобой всю жизнь я там мечтаю быть!
А ты»? Что я? Не вымолвить и слова.
Тоска на сердце. Зарыдать готов я.
Лишь головой кивнул. Тогда она
поцеловала, нежности полна,
и руку, что сжимала, отпустила,
и от меня поспешно отступила.

Пошла наискосок к стене огромной.
Вот приостановилась на углу.
И оглянулась, на секунду ровно,
и снова шаг, и канула во мглу.
И стало тихо. Я к углу за нею
бегом. Догнать, увидеть поскорее.
Когда достиг я этого угла,
куда скорей, чем Джулия смогла б
преодолеть хотя бы десять метров,
её и след простыл. Как сдуло ветром.

Вверх