На следующий день морозным утром
я завтракал один. Все разошлись.
Я поступил, как мне казалось, мудро:
смотрел в окно на утреннюю жизнь.
Лишь проводивши Пикеринга взглядом,
я понял, что теперь уж всё в порядке,
и я могу в столовую сойти,
не повстречав кого-то на пути.
Я думал по дороге, можно ль было
вчерашней сцены избежать уныло.
Потом себе ответил: «Невозможно!
Раз человек до крайности ревнив,
то всякий взгляд, пусть самый осторожный,
в нём возбуждает ревности порыв!
Такие номера, все это знают,
не в первый раз сей мистер вытворяет!
Я в прошлое фактически не влез,
поскольку наш клиент ревнив, как бес!
И, что вчера тут вечером случилось,
вполне с другим бы позже получилось»!
Я сел за стол. Тут вышла тётя Ада.
Прислушивалась видно, есть ли я.
Она меня спросила, всё ль, как надо
И нравится ли комната моя.
Потом она, премило улыбаясь,
сказала, что поздненько просыпаюсь,
что «до восьми мы завтракаем тут»,
и принесла подносик с кучей блюд:
приличного размера отбивную,
яичницу, красивую такую,
поджаренные хлебцы, к ним варенье,
над чашкой кофе ароматный пар.
Не завтрак, а сплошное восхищенье!
А к завтраку газета «Нью-Йорк стар»
Когда до хлебцев, кофе я добрался,
когда в статьях газеты разбирался,
спустившись сверху, Джулия вошла.
И комната, казалось, расцвела.
Я понял по доступным мне приметам,
она была для улицы одета.
А волосы большим узлом сегодня
лежали на затылке у неё.
Тот мягкий узел мило был приподнят,
будя воображение моё.
Она надела бархатное платье.
Оно нелепо по моим понятьям:
лиловый бархат, банты и турнюр,
в фестонах юбка, в вороте гипюр.
Но, что со мной? Гляжу и удивляюсь:
она неотразима! Каюсь, каюсь!
От этой красоты дух захватило!
Мелькнула мысль, что Пикеринг сечёт!
Ведь, где-то прав, и в точку угодил он,
не так уж заблуждаясь на мой счёт.
Что за дела? Себе я улыбнулся.
Ведь интерес, что к Джулии проснулся,
академический имеет вид.
Вопрос о наших встречах не стоит.
Часок-другой, и здесь меня не станет,
а встреча что-то значить перестанет.
«Вы объявленья смотрите, я вижу,–
сказала Джулия, чтоб не молчать.
«Ходить по лавкам люто ненавижу,
но должен же я, что-то надевать!–
ответил я, хотя решил убраться
ещё с утра, и здесь не оставаться.
«О, вам в обновах будет много лучше!–
сказала Джулия с улыбкой.– Случай
довольно редкий в памяти моей –
ведь вы в Нью-Йорк явились без вещей»!
Что тут сказать. Не смог я удержаться:
«Мой гардероб смотрелся б странно здесь!
А ваш совет необходим, признаться:
тут магазин мужской одежды есть»?
И Джулия к газете обратилась
и принялась искать. Неловко получилось –
ведь я сидел и к стулу, как прирос,
она ж пыталась мой решить вопрос.
А к делу подошла вполне серьёзно.
И пальчики листали грациозно
газетные листы, Она искала
и отыскала нужную строку.
«Вот. Посетите Мэйси для начала.
И Пита посоветовать могу.
У Пита магазин из самых новых.
Уж там себе прикупите обновы!–
сказала, повернув лицо ко мне,
И лица оказались наравне.
И выпрямилась Джулия поспешно.–
У Пита всё достанете успешно»!
А я услышал в это же мгновенье,
что в мелодичном голосе её,
как будто прозвучало отчужденье.
Возможно одевание моё
ей чересчур интимным показалось,
хотя по виду, вроде, не смущалась.
Я отвечал: «окей, отправлюсь к Питу»!
«Окей» словечко здесь уже открыто!
И поднял чашку, чтобы в разговоре
поставить точку и исчезнуть вскоре.
Но Джулия, мою заметив руку –
распухшую с изрядным синяком,
вся вспыхнула. Возможно эти штуки
знавал и прежде этот милый дом!
В её глазах я вижу возмущенье.
Она готова попросить прощенья…
«Вы знаете, где Пита магазин?–
спросила тихо,– он такой один»…
И, что мне оставалось ей ответить?
Сказал, что нет, ведь я, прошу заметить,
вчера лишь тут, в Нью-Йорке появился.
«О, это на Бродвее у Принс-стрит.
Там «Метрополитен» отель открылся.
Как раз напротив магазин стоит,–
сказала Джулия,– Но вы впервые
у нас в Нью-Йорке. Что ни назови я
для вас не ясно, как туда попасть».
А я не знал и вправду. Вот напасть!
Какой отель? Откуда там он взялся?
У нас мне на глаза не попадался…
«Как раз сейчас я выйти собираюсь,
на «Женской миле» кое-что купить.
И вас с собой я в город забираю.
Вам будет сложно без меня найти
Роджерса Пита магазин одежды».
Я головой затряс. Не быть невежей
старался, чтоб её не оскорбить.
Но я теперь совсем не знал, как быть.
«Вас Джейк тревожит?– Джулия спросила.
«Да, нет!– ответил я, собравшись с силой,–
Но, помнится, что он сказал «невеста»!
«Да,– подтвердила Джулия, – сказал.
И раньше говорил он, если честно,
раз десять. Так себя он убеждал.
Но я ему на это отвечала:
ничьей невестой я пока не стала.
Невестой никогда не назовусь,
пока сама ей стать не соглашусь!
Перед напором Джейка устояла.
Согласия ему я не давала!
Так вы идёте? – Джулия спросила.
Теперь я понял только лишь одно:
ответить «нет» моей хозяйке милой
я не могу! Ведь будет решено,
что Джейка опасаюсь, в самом деле!
И я сказал решительно и смело:
«Что за вопрос»? Такое я слыхал
вчера, когда с компанией играл.
К себе мгновенно в комнату смотался.
Взял шапку и пальто, но задержался:
блокнот там прихватил с карандашами
и мимоходом в зеркало взглянул.
Ну, что за чушь подчас творится с нами?
Как будто в море летнее нырнул!
Лицо моё горело возбужденьем.
Да, чувства перевесили решенья!
События, рванувшись, понесли.
Лечу, не чуя под собой земли.
Что ж, если уклониться невозможно,
хотя бы радость крайне осторожно
я от прогулки нашей испытаю.
Меня в прихожей Джулия ждала.
Прекраснее создания не знаю!
Она в цветастом капоре была
Под подбородком ленты завязала.
Пальто почти, что пола доставало.
И пелеринка чёрная на нём
на солнце заискрится зимним днём.
А муфточка пушистая висела,
болталась на руке, пока без дела.
Шаги мои, услышав, повернулась
навстречу и взглянула на меня.
Приветливо и мило улыбнулась.
Что делать? Ей вернул улыбку я
и выразил немое восхищенье,
как самому чудесному явленью.
И вот Нью-Йорк! Совсем он незнаком,
хоть в нём живу. Хоть тут давно мой дом!
Мэдисон-сквер. Скучнее не бывает.
В нём никогда душой не отдыхают.
Трава здесь летом часто выгорает.
Свой бутерброд служивые жуют,
когда в обед на воздух выбегают.
да редкие прохожие бредут.
Зимою здесь ещё грязней и глуше.
А по ночам страшней, чем в дикой пуще.
Стремятся парки ночью избегать.
Безрадостное место, что сказать!
И вот наш сквер передо мной открылся.
Он радостно бурлил! Я восхитился!
Под белыми деревьями отлично
в снегу играло множество детей.
по-зимнему одетых непривычно,
орущих звонко в радости своей!
И друг за дружкой по снегу гонялись,
снежками с громким хохотом кидались,
на санки падали с разбегу животом
и скатывались с холмика потом.
В снегу с детьми резвились и собаки.
Веселье! Ни ворчания, ни драки!
Как сёстры милосердия белея,
ходили няньки с малыми детьми.
Колясочки катили по аллеям –
с высокими колёсами они.
А взрослые прогуливались просто
и наслаждались воздухом морозным.
И солнечному дню был каждый рад.
Вокруг же сквера вижу я парад!
Там друг за другом, в горделивом раже,
цветные проезжают экипажи.
Вишнёвый и лиловый, синий, красный…
Все, как один, насыщенных цветов:
Вон ярко жёлтый, словно месяц ясный,
Такое видеть не был я готов!
Закрытые, открытые, кареты…
В сознанье перепуталось всё это.
Но Джулия мне «лекцию» прочла
про нынешние конские дела.
Виктории, ландо и фаэтоны,
и специальный выезд пятиконный.
На кучерах шикарные ливреи
под цвет коляски, были и в пальто.
И на запятках мощные лакеи,
взирающие гордо, как никто.
Все лошади горячие красотки,
блистают упряжью, мелькают щётки,
заплетены, почищены, рысят,
своей красой, притягивая взгляд.
А в экипажах… там на самом деле
роскошнейшие женщины сидели!
Мне Джулия любезно пояснила:
«Вкруг сквера сделав несколько кругов,
на юг Бродвея ринет эта сила
на «Женской миле» совершать улов.
Там, в магазинах, надувая губки,
как одолженье, сделают покупки»!
Тут всё не походило на Нью-Йорк.
Я впечатлений нахватался впрок!
«Париж!– воскликнул я и улыбнулся.
«О, нет!– ко мне мгновенно повернулась
взволнованная Джулия. Сказала,
взглянувши горделиво: «Здесь Нью-Йорк»!
«Где «Женской мили» славное начало?–
спросил я,– Где он дамский ваш восторг»!
«Она аж до Восьмой вдоль по Бродвею
всё накрывает живостью своею.
Там крупных магазинов целый ряд.
О ней у нас в Нью-Йорке говорят:
«Вниз от Восьмой я нажил капиталы,
вверх от Восьмой жена их промотала»!
Вот так он и живёт великий город:
вниз от Восьмой и тут же снова вверх!
Мы выйдем на Бродвей довольно скоро.
Пройдём, пожалуй, прямо через сквер»!
Мэдисон-сквер. Ветвей узор контрастный.
Но, что сквозь них я вдруг увидел ясно?
От удивленья замер. Вдаль гляжу.
Но объясненья тут не нахожу.
Ведь там, за сквером, явственно стояло
то самое, чего здесь не бывало!
«Рука!– пробормотал я изумлённо,–
От статуи Свободы там рука»!
С минуту я смотрел заворожено.
Да вот она – совсем не далека!
Я к ней почти бежал с горящим взглядом.
Моя хозяйка семенила рядом,
меня под руку крепко ухватив,
и не могла понять, какой мотив
спешить к громаде этой заставляет:
«Что рассмотреть он срочно там желает»?
Признаюсь сразу – я не думал раньше,
что так она безмерно велика.
Ведь там у нас стоит гораздо дальше
от зрителей могучая рука.
В три этажа огромный факел медный,
А каждый ноготь с полный лист газетный!
И с факела на обалденный вид
людей десяток крошечных глядят.
«Я вижу руку статуи Свободы»!
«Ну, да. Она стоит уже здесь годы,–
Смеясь, сказала Джулия. Взглянула
без тени интереса на колосс.
Опять ко мне головку повернула:
«У нас уже давно стоит вопрос
о том, чтоб в бухте где-нибудь поставить
чтоб там могла столетье Штатов славить.
Но только нужной суммы не собрать.
На это средства некому давать.
И многие считают, даже спорят,
что никогда её не установят»!
«Нет, установят!– пылко заявил я.–
(довольно необдуманная речь) –
Всю статую Свободы, прочь унынье,
установить удастся и сберечь!
И вот моё пророческое слово:
ей в бухте быть на острове Бедлоу»!
… На «Женской миле» шум и суета.
Смешалось всё и блеск, и красота,
и скромных дам обычные наряды.
Здесь продают, что надо и не надо!
Не улица, сплошные магазины.
Товарный женский рай – я не шучу!
Чтоб осмотреть товары на витринах
толпились женщины плечом к плечу.
И те, которых ждали экипажи,
и, кто попроще, и старушки даже.
Мальчишки пробирались сквозь поток –
рекламу раздавали – кто, что мог.
А там, у перекрёстка возле сквера
Играл оркестр. Играл совсем не скверно.
Кларнет, тромбон, труба и барабаны
играли то, что раньше не слыхал.
Мотив у них звучал какой-то странный,
Волнение в груди он вызывал.
«Оркестр «Немецкий»– Джулия сказала.
Вот заиграли музыку с начала.
Они играли очень хорошо.
Успех у них, как видно, был большой.
Я несколько монет им в шляпу бросил,
Пускай доход им музыка приносит.
Я повернулся к Джулии. Она же
Вдруг странным взглядом смерила меня:
«Быть может, мистер Морли мне расскажет
как догадался, бросив беглый взгляд,
о том, что видит он перед собою?
Вы были так удивлены рукою»...
«Был очень удивлён? Какой рукой»?
«Да, статуи Свободы. Не другой»!
«Ах, этой,– я сказал. Мозг заработал
и выдал, наконец: – Я видел фото»!
«Да? Где? Мне б очень знать хотелось»…
(Но, где б я это фото видеть мог?)
Сто вариантов в голове вертелось.
Один пришёл на память и помог:
В газете Френка Лесли, да без толку:
ведь я не понял, что она в Нью-Йорке»!
«В газете фотография? Но как»?
(Опять прокол! Что я несу, дурак!)
«Гравюра там. Отличная работа.
Она, конечно, сделана по фото»!
Моим ответом удовлетворилась.
Но тему всё же я решил сменить.
Едва моя легенда не накрылась!
Мне впредь поосторожней нужно быть.
Гляжу – народ толпится у витрины,
у фотоателье, не магазина.
Портреты там актёров и актрис,
писателей и прочих важных лиц.
А вот портрет отдельно на треноге.
Красивый, молодой и одинокий
на нём мужчина, Маргаритки в вазе
достойно украшают тот портрет.
Лишь поглядел, узнал его я сразу:
«Оскар Уайльд! Писатель и поэт»!
А Джулия мне с гордостью сказала:
«На лекции его я побывала»!
«На лекции»?! «Ну, да! Чудак же вы!
Я думала, все знают… Но, увы...
Ведь вы недавно здесь в Нью-Йоркском поле.
Он лекцию читал в Чикеринг-холле».
«Вы слышали его? Какая тема»?
«Английский ренессанс», но вот беда,
не вовремя возникшая проблема
всё воспринять мне не дала тогда.
Джейк был не в духе, раздражён и мрачен.
Я им раздражена, а как иначе»?
Остановились мы у Бликер-стрит
Уж время расставаться нам велит.
Мне Джулия отсюда показала
кирпичный новый дом и так сказала:
«Там Роджерс Пит открыл свой магазин.
Туда-то вам, мой друг, сейчас и надо.
Найдёте всё, что нужно для мужчин,
а мне пора по делу, здесь же рядом».
Нет, я не знал удобно ль на прощанье
подать ей руку. Но моё желанье
превысило сомненья. Руку ей
я протянул. И вот её в моей.
«Спасибо, Джулия! Не знал я раньше,
что прогуляться так – большое счастье»!
«И мне пройтись приятно очень было,–
сказала Джулия с улыбкой мне.
А улыбнулась так тепло и мило,
что стала ближе, вроде бы, вдвойне.
И я спросил: «Неужто вы серьёзно,
поверить в это мне довольно сложно,
за Джейка выйти замуж собрались?
Конечно, всё возможно… это жизнь»…
И пристально в глаза мои взглянула.
Молчала долго, головой кивнула.
«А почему бы нет?– потом спросила,
дивясь, как видно всем моим словам.
«Да потому что вам, открытой, милой,
он не подходит, этот грубиян!
Он стар для вас, смешной, неинтересный.
Я вас не понимаю, если честно»!
Она сказала: «Это вы смешной,
а он мужчина с крепкой головой,
и вовсе не смешной он и не старый.
Такой любые выдержит удары.
В своей семье добытчик он и сила –
её в достатке сможет содержать»!
На локоть Джулия мне руку положила
и, улыбнувшись, стала продолжать:
«Чудак вы, Саймон! Женщине пристало
такие вещи оценить сначала.
Уж лучше ей расчётливой прослыть,
чем в старых девах жизнь свою прожить»!
Я промолчал, ей возразить не смея.
Она пошла направо по Бродвею.
А я стоял, как пригвождённый к месту.
Стоял и думал: в середине дня,
придумаю причину для отъезда,
и, только тут и видели меня.
В последний раз её мелькнуло платье.
В толпе лиловый росчерк – чьё-то счастье…
До ратуши отсюда с полчаса.
Пришёл я рано. Брёл ведь не спеша.
Пройтись по парку ратуши успею.
И быть на месте вовремя сумею.
А парк, гляжу, совсем не изменился.
Такой он в наше время, как сейчас.
И зданиям суда я удивился,
и ратуша такая же у нас.
Достал блокнот. Зарисовал, что вижу.
Потом хочу сравнить. И я предвижу,
что тот же вид я б мог изобразить
в том мире, где сейчас дано мне жить.
Тогда пририсовал я пешеходов,
карету и пролётки у прохода,
фургон почтовый с жёлтой полосою,
запряженный четвёркой лошадей.
И, как-то странно стало мне, не скрою.
Я обратился к памяти своей
и набросал на этой же картине
грузовики, автобус, лимузины.
Они, как будто с улицы своей
повозки гнали, фуры, лошадей.
И дальше двинул в тот район Бродвея,
где, как считают, капиталы зреют.
Шёл вдоль почтамта. Здесь мы с Кейт бывали.
И у аптеки вижу на Энн-стрит
такое, что у нас мы не встречали:
большая будка, метра в два стоит.
С двускатной крышей, узкая такая.
Все, как один, её не пропускают.
Я мимоходом заглянул туда.
Там градусник. Какая красота!
Огромнейший, от всех ветров укрытый,
притягивает взгляды, как магнитом.
Семь градусом мороза. Я доволен –
температуру точную узнал.
Не знаю почему, но я невольно
погодой интересоваться стал.
Теперь, при свете дня, я вдруг заметил,
всё то, что не видал в вечернем свете:
над улицей на тысяче столбов
звенела паутина проводов.
В Нью-Йорке телеграф работал крепко.
Владельцы за столбы держались цепко!
Был каждый столб отмечен биркой белой
компании, владеющей столбом.
Да, телеграф у них большое дело!
но вскоре подоспеет телефон…
На улице тьма-тьмущая народу.
Мужчины – ни красавцы, ни уроды,
но полные изрядно, в основном.
У нас толпой их встретите с трудом.
Меж них носилась тысяча мальчишек,
и их метанья не были излишни:
роль телефона отводилась детям.
Постарше были, лет шести-семи.
Давно не мыты продают газеты
«Геральд», «Штат цайтунг», «Телегрэм», «Весь мир».
А те мальчишки чистили ботинки.
Худые лица, тусклые, с хитринкой.
«Какими же им быть?– подумал я,–
Их прокормить не в силах их семья,
а есть ребятам каждый день ведь нужно.
вот промышляют, и орут натужно».
Вдруг несколько мужчин остановились.
(Они по тротуару рядом шли).
Куда-то вверх их взоры обратились.
Чего-то ждут на высоте вдали.
И вскоре потянулись вдоль Бродвея
мужчин шеренги – два длиннющих змея
по обе стороны. Часы в руках
Все взоры утонули в облаках.
И тут на башне «Вестерн юниона»,
где на флагштоке реял флаг законно,
под флагом дрогнул шар большой и красный,
и вниз по мачте быстро вниз скользнул.
И для меня тотчас всё стало ясно:
двенадцать ровно. Первый час шагнул!
Подвёл свои часы мужчина рядом.
И мне свои часы подправить надо.
И тут все крышки стали закрывать.
Щелчки часов и тишина опять.
И все мужчины разом повернулись
и снова в путь на тротуар вернулись.
Они теперь, как прежде – пешеходы.
А мне такое действо по душе.
На миг они, забыв свои невзгоды,
объединились, стоя на меже.
Куранты где-то сзади зазвенели.
Знакомый перезвон, на самом деле!
То церковь Троицы – старинный друг!
Не спутаю ни с чем знакомый звук!
Он на морозе ярок, чист и ясен.
Что говорить! Звон Троицы прекрасен.
Я мимо шёл церковного портала.
Там трое или четверо стояло –
субьекты, что у церкви ошивались.
Они, мгновенно раскусив меня,
как пьявки неотрывно присосались,
на колокольню Троицы маня:
«На колокольню, сэр, вы поднимитесь.
Там самым лучшим видом насладитесь!
Во всём Нью-Йорке выше точки нет!
Просмотр у вас в душе оставит след»!
Что ж, время есть. К тому я обратился,
кто больше остальных поизносился.
Он вёл меня по каменной спирали
к звоннице у самих колоколов.
Они такие звуки издавали,
что их трезвон сливался в мощный рёв.
Мы добрались до смотровой площадки
по каменным ступеням белым, гладким.
Площадка между окон без стекла
открыта во все стороны была.
Я выглянул в окно. Под серым небом
лежал Нью-Йорк, в котором был и не был.
Поверх бессчётных крыш я видел реки.
Ист-Ривер и Гудзон во всей красе.
Вдоль Саут-стрит вздымаются на рейде
леса из мачт. В прибрежной полосе
с колёсами паромы я приметил
и много замечательных отметин
видны отсюда, с этой высоты:
шпили церквей, деревья и кусты,
особенно на западных аллеях.
«Париж! На зелень денег не жалеют!–
мелькнула мысль. Бродвея тротуары
я вижу ясно, а на них смешно
кружочками цилиндры проплывают
блестят на солнце. Я смотрю в окно,
где ратуша с почтамтом, а за ними
на фоне неба башнями своими
упёрся в берег будущий колосс.
Здесь Бруклинский достроят вскоре мост.
А между башен толстые канаты.
Рабочие там, словно акробаты.
на временных мосточках над рекою
работают на страшной высоте.
И не мечтал я увидать такое:
наш город в первозданной красоте!
«Эмпайр стейт билдинг! Там у нас площадка.
Экскурсии проводят по порядку.
Здесь колокольня Троицы вполне
с площадкой небоскрёба наравне!
Но с «Эмпайр билдинг» город я увижу,
который в смоге утонул по крыши.
А с колокольни Троицы любуюсь
контрастным видом улиц и домов.
Любую церковь, улицу любую
я с этой точки рисовать готов.
Я б так хотел, открывшуюся прямо,
зарисовать большую панораму.
Начать работу был вполне готов.
Но это дело нескольких часов.
А мне пора. Уже спешить мне надо.
И я спустился, попрощавшись взглядом
с Нью-Йорком невысоким и простым,
таким полузнакомым, но приятным.
С Нью-Йорком откровенно молодым.
Закончив дело, уберусь обратно.
Спустившись вниз, старательному гиду
я четверть доллара в награду выдал.
И старый был доволен, как дитя.
Благодарил, от радости светясь.
Я к ратуше направился, Возможно
смогу я там устроиться надежно.