Наутро я на «складе» с микрофоном
на плёнку наговаривал подряд
все имена и факты, всё, что помню,
о чём сейчас в Нью-Йорке говорят.
Назвали это всё «перепроверкой».
Мои слова немедля шли на сверку.
А люди, окружающие нас,
с меня буквально не спускали глаз.
Под стук машинки, взглядами сверлили.
Они во мне возможно находили,
что отличаюсь ныне от любого.
И я, признаюсь, это сознавал.
Сегодня Рюб, отглаженный любовно,
в отличном настроенье пребывал.
Он на меня смотрел не отрываясь.
При встрече взглядов, лихо усмехаясь,
качал благоговейно головой.
А доктор Данцигер! Он сам не свой!
Лицо его восторги источает.
Его глаза от радости сияют!
А у стены полковник Эстергази,
подтянутый, весь в сером, как всегда,
рукой себя схвативши за запястье,
посматривал глазами цвета льда.
Он изучал меня неторопливо.
Там был профессор с седоватой гривой,
один сенатор был, знакомый мне.
Ещё другие подошли извне.
Вот я закончил, в полноте уверен.
И двинулись мы дружно в кафетерий.
Часок, не меньше, будем ждать наверно,
пока внизу проверку завершат.
Десятка три тут собралось примерно.
Наш кафетерий больше не вмещал.
Я, Дансигер, полковник Эстергази
и с нами Рюб взялись за кофе сразу.
Я чашки три- четыре осушил,
пока желанный час не наступил.
Коллеги то и дело подходили.
Расспрашивали, как оно? Шутили.
Всё больше, не успел ли расстараться
участок на Манхеттене купить…
Подсел Оскар. Он интересовался,
что более успело поразить.
О человеке рассказать пытался,
что против нас в поездке оказался.
В омнибусе, когда мы в первый раз
поехали, повёл я свой рассказ.
Оскар, услышав это, улыбнулся.
Меня он понял и к себе вернулся.
Лишь отошёл, ко мне Рюб наклонился:
«Нас?– вопросил он. Кто же был с тобой»?
Но я ответил, что оговорился.
Ведь на скамейке рядом был другой.
Вошёл мужчина быстрыми шагами.
Тот лысоватый, что уже был с нами.
Он обществу с улыбкой сообщил,
что большинство ответов изучил,
что всё прекрасно. Выразил надежду,
что остальные факты, как и прежде
останутся без всяких изменений,
сойдутся с представлением моим.
Возникло возбуждённое гуденье.
Слова такие были в радость им.
Мне тоже в радость были вести эти.
А через час мы были на Совете.
Обширный зал и стол дубовый, длинный.
Я на краю стола вещаю с постной миной
в четвёртый раз подробно, что и как.
В единственном числе. Конечно так.
Я собирался Дансигеру позже
о Кейт, вояже нашем рассказать.
И вот теперь рассказывал всё то же,
но от себя стараясь передать.
Собравшиеся, их под тридцать было,
меня воспринимали, как светило.
Никто не кашлянул, не зашумел.
Никто подняться с места не хотел.
А я ведь добрый час, не умолкая,
рассказывал, всё вновь переживая.
А после мне вопросы задавали,
и я на них исправно отвечал.
Но люди в разных формах повторяли
один вопрос: «А, что ты ощущал?
Что чувствовал ты там на самом деле?
Как было там, в земном, нормальном теле»?
Но, что я мог? Старался, говорил,
Но тайну, ни на йоту не открыл.
Ведь сущности того, что с нами было
словами людям передать нет силы.
Вопросы, что сенатор задавал мне,
по тону отличались от других.
Ему моих ответов было мало.
Подвохи он искал в словах моих.
Он, например, сказал, что не припомнит,
сарказмом с подозрением исполнен,
чтоб дед его упомянул, хоть раз
омнибус, мной описанный сейчас.
Сказал, с усмешкой глянув на меня,
как уличил во лжи средь бела дня.
Мне оставалось лишь пожать плечами:
«За что купил, за то и продаю».
Подумал я: за этими речами
политикана почерк узнаю.
На случай, если б наш проект сорвался,
сейчас он на Совете страховался.
Но тут же Эстергази слово взял.
Сенатора вопросом он прервал.
Мне выразил полковник благодарность.
Народ похлопал, не скрывая радость.
Здесь, в здании, мне подождать придётся,
пока Совет обсудит мой вояж.
Тут много интересного найдётся.
Готовится ещё один мираж.
Потом засел у Рюба в кабинете.
Рюб Прайен здесь в большом авторитете.
И вот под вечер, на закате дня,
в зал совещаний вызвали меня.
А там, похоже, было всё непросто.
На лицах и усталость, и нервозность.
Без пиджаков, исчёрканы блокноты,
набиты с верхом пепельницы все.
Проделана огромная работа,
но общая настройка на успех
Лишь я вошёл, поднялся Эстергази.
Любезная улыбка. Видно сразу
ему неведом беспричинный страх.
Холодные, спокойные глаза.
Пиджак застёгнут, галстук аккуратен.
Меня он усадил. Он был галантен.
Уселся сам: «Мне жаль, вы долго ждали,
пока решенье принимал Совет.
Морально и физически устали»…
Пробормотал я вежливый ответ.
Но, честно говоря, считал, что слово
здесь Данцигер возьмёт. Не ждал иного.
Но тот сидел, как будто стороне.
Как маршал на проигранной войне.
И ничего лицо не выражало.
Возможно, в этот длинный день устал он.
А Эстергази речь свою продолжил:
«Мы на Совете выслушали всех.
Понять детально, что кого тревожит,
и оценить достойно ваш успех.
потребовало времени и нервов.
Ведь ваш поход, как в космос спутник первый!
Он, улыбаясь, на меня смотрел,
как будто взглядом просветить хотел.
Он объяснил, что главная работа,
которой ныне занят был Совет –,
вопросы безопасности «походов»
аналогов которым в мире нет.
«Вы в первый раз там были незаметно.
Ни с кем не пообщались там конкретно,
как будто не бывали никогда.
И ваш визит остался без следа.
Второе путешествие напротив,
совет своей активностью заботит.
Среди людей вы были, вы общались.
Хотя бы кратко, хоть и парой слов.
Но на глаза вы людям попадались.
Когда и кто был к этому готов?
Какая мысль у них от встречи с вами
могла возникнуть, мы не знаем сами.
Могла ли эта мысль, хотим понять
на будущее как-то повлиять?
Опасность позади. Теперь мы знаем.
Передо мной доклад. Мы в нём читаем:
события, что в прошлом были с вами,
не отразилось в мире в наши дни».
И, должен вам сказать, поймите сами,
Уж очень незначительны они.
И этот факт меня не удивляет.
Гипотезу он явно подтверждает.
Гипотезу о «веточке в реке».
Она сейчас у всех на языке.
Вам пояснить её»? «О, да. Конечно»!
Полковник начал просто: «Вам известно,
что время люди сравнивают вечно
с потоком водным, с мощною рекой.
В ней происходит что-то бесконечно.
Одна струя зависит от другой.
Но всё, что происходит в данном месте
зависит от того, что было прежде,
в верховьях этой сказочной реки.
События малы и велики.
А вы,– мне улыбнулся Эстергази,–
событие, невидимое глазу!
Вы крошечная веточка в пучине
безмерной нескончаемой реки.
Мы стопроцентно утверждаем ныне,
от страхов и сомнений далеки,
что веточка в потоке тенью ляжет
и на него влиянья не окажет».
Сказавши это, он порозовел,
откинулся на стул, удобней сел:
Затем промолвил тихо, очень внятно:
«Теория и факты таковы»!
Молчанье длилось долго. Неприятно.
Тут Данцигер с движением руки,
лежавшей на столе совсем недвижно,
негромко возразил ему: Так вышло.
Но, если мы ошиблись? Если нет
средь нас того, чей незаметен след?
С теорией о веточке – согласен.
Она моя. Я к ней «слегка» причастен»…
А я был поражён. Но Эстергази
серьёзно головою закивал:
«Возможно, вы правы»! Но в этой фразе
я дерзость и сомненье услыхал.
«Опасность, безусловно, существует.
Но тот не пьёт вино, кто не рискует!
И ведь не можем мы закрыть проект
Лишь потому, что нарушений нет»!
Конечно, если вы тотчас хотите
свернуть проект лишь только потому,
что он удался»… «Что вы говорите!–
воскликнул Дансигер,– Я своему
проекту жизнь отдам, ему я предан.
Но он сырой. Наукой не изведан!
Возможен риск. Без риска не прожить.
Я лишь прошу с делами не спешить».
«И я хотел бы растянуть работу.
Проверить, изучить, потратить годы,
исследовать насколько, что возможно,
чтоб риска и ошибок избежать,–
промолвил Эстергази,– осторожно
день нового похода подобрать.
Но выбора-то нет! Сенатор знает,
что на проект нам деньги выделяют.
Секретно выделяют. Вот беда!
Без них мы б не прожили никогда.
Об этих средствах и конгресс не знает.
Но наш проект без денег не страдает.
Всё стоит денег. Всё, где мы сейчас.–
И он обвёл рукой вокруг пространство.–
И каждый метр, отведенный для нас,
и каждый час оплачен с постоянством.
Мы согласились с тем, что мистер Морли
отправится туда, но в новой роли.
Немыслимо – уметь, но не идти.
Ему открыты в прошлое пути!
Но действовать он будет там смелее,
чем многим бы хотелось. Сожалею,
однако чёрт возьми, нам нужно выдать
практический, весомый результат!
И начатое дело нужно двигать,
иначе на проект изменят взгляд»!
Он оглядел весь зал, затем продолжил:
«Работаем, о средствах не тревожась.
Конечно, главный орган – наш Совет,
в стратегии, в делах авторитет.
А ваши, доктор Данцигер, решенья,
как прежде принимаем без сомненья.
Теперь же, мистер Морли, возвращаю
вас вашему начальству. В добрый путь».
Он встал, расправил плечи, улыбаясь:
«Пришла пора Совету отдохнуть»!
Все разошлись. Мы шли по коридорам.
У Дансигера оказались вскоре.
Я, Рюб и доктор. Мы втроём сидим
и обо всём, что было говорим.
Я начал речь: «Сказать вам должен сразу:
не знаю, кто такой ваш Эстергали.
Скорей всего, какой-нибудь полковник
из эквадорской армии, запас».
Рюб ухмыльнулся. «Знайте, что готов я
и впредь работать только лишь на вас.
Поскольку вы меня завербовали,
моим вы боссом были и остались».
Польщённый Дансигер благодарил.
«Спасибо, Сай! – смущённо говорил.–
Вы знаете, всё раньше шло прекрасно.
До вашего успеха было ясно,
какие средства нам нужны для дела.
Давал заявку. Деньги на счетах.
Не думая, работали мы смело,
витая в наших радужных мечтах.
Совет довольно редко собирался,
и кворум никогда не набирался.
Была нехватка времени у всех.
И все они не верили в успех.
Но вы сейчас из прошлого вернулись
и мнения людей перевернули.
Они хотят дальнейшего движенья,
Практический им нужен результат.
Проверить делом ваши достиженья
теперь они безудержно хотят.
И я б не прочь. Ведь это не забава.
Какой-то пользы ждать теперь их право.
Конечно, я б помедленней хотел,
но убедить Совет я не сумел.
Ну, что ж, я согласился с их решеньем.
Конфликта нет. Согласен с общим мненьем.
Ваш человек, как нам сейчас известно,
сыграл ничтожно маленькую роль
в истории. И крайне интересно,
что представлял в то время он собой.
Был Кливленд в эти годы президентом.
Забавным историческим моментом
то было, что Кармоди этот ваш
был в президентскую команду вхож.
С советником он президента связан.
И кто из них, кому и чем обязан
хотелось бы историкам разведать.
А, в общем-то, они б хотели знать
возможно ли нам прошлое изведать,
пробелы в наших знаньях залатать?
Расширят ли сегодня наши руки
пределы исторической науки?
И, если вы за ним понаблюдать
сподобитесь, придя туда опять,
исследовать, проверить осторожно,
спокойно, незаметно, как возможно.
И если результат заметным будет,
то лишь тогда возможен переход
к событиям, влияющим на судьбы
и войн определяющим исход.
Где терпим мы сейчас нехватку знаний,
мы истину найдём – предел желаний!
Вмешательства конечно не изжить
там, в прошлом, в окружающую жизнь.
Но к минимуму вы его сведёте.
А если что, немедленно уйдёте.
Там, в прошлом, вы легко его найдёте.
Вы знаете теперь, где он живёт.
Ну вот. На это дело вы пойдёте»?
Я согласился. Прошлое зовёт…
А Рюб промолвил: «Только в одиночку!
И на прогулках с Кейт поставим точку»!
Я рот открыл, не зная, что сказать.
Ведь доктору хотел сам рассказать.
Рюб улыбнулся: «Ладно, не старайся!
Всё объяснить словами не пытайся.
И без тебя я сразу догадался,
как это вышло, что она с тобой.
Я ждал, конечно, чтобы ты признался.
но ты не торопился, наш герой!
Ну, что поделать, так уж получилось,
и ничего плохого не случилось».
«Не понимаю, как же ты узнал»?
«Мы знаем всё. А, как бы ты желал?
И днём и по ночам, без исключенья
ведётся за проектом наблюденье.
Ты прима-балерина и, конечно,
по мелочам к тебе не пристаём
Но личные дела, мой друг сердечный,
исключены в служении твоём!
Ты понял»? «Понял,– я сказал покорно.
Ведь Рюб был прав, а я не прав, бесспорно.
И хоть угрозу вроде получил,
Но всё стерпел. Нормально. Заслужил.
И тут улыбка Рюба засияла,
что нравилась мне с самого начала.
Поднялся он со стула так, что с маху
о пол тот звонко грохнул, как о лёд.
«Ну, что же, без сомнения и страха
пошли, счастливчик, нас «Дакота» ждёт!–
сказал он мне. Прощайся, и в дорогу.
С тобой у нас надежды и тревоги!
А Кейт забудь на время, стрекозу.
Итак, вперёд. Тебя и подвезу».