На следующий день я спал до полдня.
Потом, почти в час дня, спустился вниз.
Все постояльцы, как всегда, сегодня
успели по работам разойтись.
В газете «Таймс» прочёл я о пожаре,
о гибели людей в его кошмаре.
А Джулия мне завтрак принесла.
Бледна она, измучена была.
В ответ на взгляд мой пристальный сказала:
«Ведь не был в жизни счастлив он, пожалуй»…
«Он был своей идеей одержимый.
Хотел любой ценой разбогатеть.
Но счастье пролетело птицей мимо,
и вместо кэша огненная смерть!
Таким бы людям лучше не рождаться,
чтоб после краха жизни не стреляться»!
Но Джулия качает головой.
Она не соглашается со мной.
«Не нам судить об этом. Если б только
мы б там остались, не было б так горько»…
Тогда я с прессой стал её знакомить.
Нью-Йоркские газеты стал читать.
На заголовках я не экономил.
Они всю суть старались передать.
Вот брандермейстер Джекоб Хиннес пишет:
«Весь дом сгорел от погреба до крыши
практически, мгновенно. Словно взрыв
всё здание в минуты сокрушил».
Вот капитан Стив Тайнен заявляет:
мощней пожара он ещё не знает.
За сорок лет в полиции впервые
столь яростный, губительный пожар!
Знал капитан и многие другие,
но здесь незабываемый кошмар!
«Там так и пишут?– Джулия спросила.–
Я не смотрела. Прочитать нет силы».
А вы вот это гляньте – целый лист
о том, как мы по вывескам спаслись.
Ей стало легче. Это я заметил.
В газетах, правда. И никто на свете
не смог бы изменить весь ход событий,
не смог бы смерть людей предотвратить.
Я отдыхал, но всё не мог забыть я
часы, что с ней пришлось нам пережить.
Близ дома полицейский показался.
Под окнами высокий шлем проплыл
В шинели длинной на крыльцо поднялся
и в нашу дверь протяжно позвонил.
Ему тотчас открыла тётя Ада,
Спросить его хотела, что, мол, надо.
Но тот с запинкой тётушке сказал,
как будто по бумажке прочитал:
«Мисс Шарбонно… такая проживает»?
«Да, здесь живёт, по дому помогает,
племянница моя,– сказала тётя,
и Джулию в прихожую зовёт.
«И Морли вы мне тоже позовёте.
Ведь Саймон Морли тоже здесь живёт»?
Я вышел, как сидел – в руках газета:
«Я Саймон Морли». «Ну, тогда вы, это,
скорее одевайтесь и пройдём.–
Он Джулии кивнул,– и вы – вдвоём»!
«Зачем?– воскликнули мы с тётей Адой»?
«Тогда и скажут, когда будет надо»!
«Мы, что ли арестованы, скажите?»
Да в чём же дело? Знать хотим тотчас»!
«Скорее одевайтесь и молчите!
Не то и арестуем вас на раз»!
И Джулия чуть слышно бормотала
на ухо тёте Аде. Утешала.
И я решил не спорить. Помолчать.
В спор о правах гражданских не встревать…
У края тротуара наготове
ждал экипаж. Большой. Довольно новый.
Наш полицейский дверцу открывает
и приглашает нас забраться внутрь.
На откидном сиденье восседает
какой-то человек. Закрыт и хмур.
Он, молча, наблюдал, как мы садились.
Щелчок. За нами дверца затворилась
Поводья щлёпнули, движенье началось.
Так ехать мне ещё не довелось.
Мужчина к нам неспешно повернулся.
Взглянул ему в глаза и ужаснулся.
Взгляд неподвижный, грозный, леденящий.
Я испугался, потерял покой.
Ведь только глянул, сразу стало ясно:
инспектор Томас Бернс передо мной.
И если полицейский, самый главный,
за нами прибыл в экипаже славном,
то значит случай тут не рядовой,
мы с Джулией рискуем головой.
И с интересом он смотрел при этом,
но не как к людям. Просто, как к предметам.
К предметам, что ему нужны зачем-то.
И я, пытаясь, страх преодолеть,
задал ему вопрос одномоментно –
уверенней хотел смотреться впредь.
Но получилось, как-то несерьёзно.
А мой вопрос принять за шутку можно:
«В чём дело? Не хотите ль объявить –
в начале рейса нас предупредить,
что конституционными правами
мы можем тотчас пользоваться сами»?
Лицо его не дрогнуло. Лишь глянул
в мои глаза, выискивая смысл.
Но не найдя его, как будто спьяну,
нелепым языком поведал мысль:
«Ну, ладно. Раз уж так, предупреждаю!
Ты, что за гусь, пока ещё не знаю,
но только замечания свои
в своей утробе лучше затаи.
Не то попорчу я твою картинку –
с моей ты познакомишься дубинкой»!
Довольно долго ехали мы молча.
Мне, если честно, было не смешно.
И храбреца я из себя не корчил,
тихонько ехал и смотрел в окно.
Так привезли нас к зданию большому.
Полиция Нью-Йорка в этом доме.
Тут кучер спрыгнул. Дверцу нам открыл,
а Бернс на выход жестом пригласил.
Он взял меня за кисть железной хваткой,
а кучер Джулию за руку, для порядка.
Нас привели в подвал, довольно мрачный.
Стол, стул, подставка с газовым рожком
и фотоаппарат большой и важный,
на тот похожий, что мне был знаком.
За нами вслед явились в штатском трое.
Один для съёмки аппарат настроил.
Другие рядом с ним торчат, как пни.
Приказа дожидаются они.
Мы, повинуясь жесту Бернса, сняли
свои пальто и шапки. Нам сказали
сложить их на столе. Не проверяли.
Я понимал, что бесполезен бунт,
но конституцию не отменяли!
Она одна и та же там и тут!
Я промолчать не смог, и выдал фразу:
«Нам объяснить обязаны вы сразу
зачем мы здесь, за что нас задержали!
Гражданские права не отменяли!
Арестовали? Предъявите что-то!
Без адвоката никакого фото»!
«Слыхали?– Бернс спросил.– Его садите,
зачем он здесь доступно объясните»!
Меня за руки с двух сторон схватили
и «страж порядка» сколько было сил,
пока мне руки изверги крутили,
коленом мне под кобчик засадил.
Я головой вперёд летел до стенки,
до стула, что привинчен был в застенке.
Упал бы на пол, устояв едва ли,
когда бы те за руки не держали.
Выламывая плечи, развернули,
и усадили с грохотом на стуле.
От жуткой боли стон непроизвольный
издал я. Слёзы брызнули из глаз.
Один из шпиков нагло и фривольно
мне объяснил: «Вы посетили нас,
поскольку это, мистер, нам угодно»!
Власть надо мной он выражал свободно.
Он от сознанья власти ликовал.
Ему в лицо я тут же проорал:
«Паршивая ты сволочь! Обезьяна!
Тупые полицейские бараны»!
За горло тут же он меня хватает,
чтоб от удара спрятаться не смог.
Кулак сжимает, руку поднимает…
Но Бернс вмешался: «Погоди, сынок.
На нём отметин нам пока не надо».
Тот горло мне сдавил с горящим взглядом.
И отступил. А бунт мне не помог.
Заранее известен был итог.
А шпики надо мною наготове:
схватить, скрутить, а вдруг взбунтуюсь снова?
Фотограф принялся теперь за дело.
Достал он спичку, на ноге своей,
ее, поднявши, натянул умело
брючину сзади, черканул по ней.
Запахло серой. Газ включил он вскоре.
Зажёг рожок и тут же света море
всю комнату, как солнцем залило
Глаза прищурил – слишком уж светло.
«Но-но, без фокусов!– Меня тряхнули,–
Глаза открой! А ну давай без дури»!
Глаза раскрыл. А тот, у аппарата
тотчас нырнул под чёрное сукно.
Раздвинулись меха, затем, как надо,
сдавил он грушу, вот и всё кино.
«Готово. Всё!– торжественно сказал он.
И очередь для Джулии настала.
Когда она садилась, к ней никто
из шпиков не притронулся. Не то
я в драку влез бы и тогда, конечно,
меня бы избили шпики до увечья.
Фотограф надавил на грушу снова.
Как только показалась голова,
инспектор Бернс своё промолвил слово.
Звучали резко строгие слова:
«Давай-ка без задержки. Надо срочно»!
«Так точно, сэр. Всё сделаем. Так точно»!
Схватил свои пластинки и бежать –
приказ начальства срочно выполнять.
Затем достал блокнот один из шпиков.
За Бернсом стал записывать он лихо.
Инспектор Бернс меня окинул взглядом.
«Лет двадцать восемь- тридцать, говорит.
Рост… вес… и цвет волос, и глаз… порядок!.
Он говорит, а шпик за ним строчит.
Инспектор так же точно перечислил
приметы Джулии, он всё исчислил:
и цвет волос, и капор, и пальто.
Им не было пропущено ничто.
Затем он мой потребовал бумажник.
Ему зачем-то было это важно.
Я вытащил бумажник из кармана.
Другой рукой горсть мелочи из брюк.
Всё Бернсу протянул: «наверно, мало?–
спросил его,– Зато из чистых рук»!.
Он мелкие не взял. «Бери, как сдачу.
Себе оставить можешь наудачу»!
Он ухмыльнулся – здорово сострил!
И прыснул шпик, что с нами рядом был.–
Свои бумажки сдай мне под расписку.
Ты должен знать, что мы тут не воришки»!
Я отдал сорок долларов, что были
Он на листке расписку написал.
У Джулии взял деньги в том же стиле
И на вопрос «Зачем» ей отвечал:
«А может быть удрать вы захотите?
Без денег далеко не убежите»!
Потом мы снова сели в экипаж.
И против нас опять тюремщик наш.
На Пятой авеню шикарный дом
Зачем мы здесь? Что ждёт нас в доме том?
Эндрю Кармоди это особняк.
Его хозяин явно не бедняк.
За бронзовой и каменной оградой
цветной фасад притягивает взгляды.
Однако экипаж остановился.
Нас тотчас повели в шикарный дом.
Неужто Джейк успел, проговорился,
что мы его соседи, с ним живём?
Кармоди мог понять, когда вломились,
что с Пикерингом мы договорились,
что соучастники мы шантажа,
а может быть и вовсе грабежа?
Нам горничная двери отворила
с улыбкою угодливой, но милой:
«Пожалуйста, входите, джентльмены.
Мисс ожидают вас. Прошу сюда».
Прихожая. За дверью видим сцену,
невиданную прежде никогда.
Простор! Не комната, скорее – зала.
В одной стене больших дверей немало.
Со всех сторон неяркий, мягкий свет.
Каких картин и люстр тут только нет!
Французской мебелью изящной, лёгкой
обставлено пространство между окон.
В глубоких нишах мраморные бюсты.
В углу был белый с золотом рояль.
Здесь роскошь, углублённая искусством,
сияла, как за стёклами хрусталь.
У малого камина с белым верхом
сидела миссис Э.Кармоди в светлом,
пожалуй, цвета чайной розы, платье.
за непрерывным «творческим» занятьем:
она небрежно веером играла,
как будто никого не ожидала.
Лицо её спокойное, как в ложе,
на том балу, который был тогда.
Как будто эта женщина, похоже,
не ведала волнений никогда.
«Инспектор, добрый день, одну минуту.
Супруг оповещён и вскоре будет»!
Улыбкой был закончен разговор.
Других она не видела в упор.
«Мадам Кармоди, добрый день! Надеюсь,
не слишком пострадал, спросить осмелюсь,
супруг ваш»? «Да, болезненны ожоги,
однако может двигаться вполне»…
Улыбка. Ни печали, ни тревоги.
Конец беседы. Точка. Высший свет!
Она раскрыла веер. Обмахнулась.
А Бернс к какой-то статуе нагнулся,
Рассматривать её зачем-то стал.
Присесть ему никто не предлагал.
И этот факт затушевать желая,
к искусству интерес он проявляет.
Послышались шаги. Я оглянулся.
Идёт почти бесшумно, весь в бинтах.
К шезлонгу он с кряхтением пригнулся,
уселся грузно, видимо устав.
Бинты лицо и шею закрывали,
а кожа уцелела там едва ли.
Все волосы сгорели. Голова
покрыта струпьями, воспалена.
Глаза воспалены и он моргает,
совсем их очень часто закрывает.
Рука, что на перевязи висела,
в бинтах, а пальцы так обожжены,
что он не скоро сможет что-то делать
рукою этой. В трещинах они.
На нём шлафрок с плетёной окантовкой,
в полоску брюки. Несколько неловко
они сидят, как будто исхудал
хозяин их, за ночь изрядно сдал.
Вот он лежит с закрытыми глазами,
бормочет обожжёнными губами:
«Как видите, я получил ожоги,
Но из пожара выбрался живым»…
Передохнул. Сказал: «Ещё немного,
и я бы там остался вместе с ним»…
Он полежал с закрытыми глазами
минуту, две. Потом занялся нами.
Он на меня, на Джулию взглянул
и трижды Бернсу головой кивнул:
«Они и есть, инспектор. Вам спасибо!
Пожалуйста, садитесь,– молвил сипло.
«Ах, да!– инспектор вроде спохватился,
как будто был рассеян, сесть забыл.
К хозяину затем он обратился:
чтоб как всё было, тот ему открыл.
Мы с Джулией по-прежнему стояли.
Вот Бернсу о письме сказал хозяин,
о встрече в парке ратуши поведал,
как Пикеринг дела его разведал.
«И я тогда ничуть не сомневался,
что до бумаг каких-то он добрался,–
сказал сквозь кашель он,– Вполне возможно
он письма, накладные отыскал.
Разрыть архивный склад не так уж сложно.
Я, как подрядчик честно выполнял
муниципалитету те работы,
где меньше было денег, чем заботы.
Совсем не всё, когда здесь правил Твид,
имело глубоко преступный вид».
«Само собой,– поддакнул Бернс уныло.–
В те годы много славного свершилось».
«Однако я скажу вам откровенно,–
продолжил обожжённый, помолчав,–
что документа три его, примерно,
сейчас имеют ценность для меня.
Я в эти дни веду переговоры
серьёзные весьма. И разговоры
с намёками на прошлые дела
ведут к тому, чтоб сорвана была
на много миллионов сделка эта:
а мы ведь строить начинаем летом.
Тотчас за ним установил я слежку.
Узнал в тот день, где Пикеринг живёт,
кто с ним в том доме проживает смежно,
какой с ним рядом водится народ.
Казалось мне – есть соучастник рядом.
Из всех лишь Морли привлекает взгляды»
Он снова задохнулся, захрипел.
Лишь «извините» прошептать успел.
Молчал минуты три, затем очнулся,
и вновь условно к Бернсу повернулся,
закашлялся и, лёжа неподвижно,
он на меня и Джулию взглянул.
«Вчера с утра,– шепнул он еле слышно,–
в его контору с ним я завернул.
Свою держал он тайную квартиру
в том здании сгоревшем «Всего мира».
Я тысячу с собою захватил.
За те бумаги я бы заплатил,
Да, я платить готов был человеку,
чтоб от него избавиться навеки.
Но, если б, хоть на цент просил он больше,
То вам его б я адрес сообщил.
И сделал бы, что сделать было проще –
арестовать его бы попросил».
«И правильно!– Бернс тотчас отозвался.
А я Кармоди просто любовался:
возможно сам, попавши в переплёт,
я врал бы так, как ныне этот врёт!
Хозяин же минутку отдыхает.
Откашлявшись, рассказ он продолжает.
«Ну, Пикеринг артачился, грозился,
потом своё согласие мне дал.
Иначе ничего бы не добился –
не очень был серьёзным материал.
И доказательств злоупотреблений,
каких-нибудь весомых подозрений
он не имел. Готов он деньги взять.
И начал документы доставать,
когда огонь в забитой шахте вспыхнул.
И этот вдруг, сломав ограду, впрыгнул
в контору. И за ним в одно мгновенье
вот эта дама оказалась тут.
Мужчина совершает нападенье
на Пикеринга. Добрых пять минут
борьба тянулась. Пламя бушевало,
а женщина купюры подбирала,
что я от изумленья уронил.
Тут Пикеринг молодчика схватил
за горло, и они на пол свалились
и по полу к проёму покатились.
Оттуда треск огня и клубы дыма
Дохнул в контору нестерпимый жар
Бежали люди в коридоре мимо.
Повсюду крики слышались: «Пожар»!
Я более не ждал. Пришлось спасаться.
Оставил меж собою разбираться
и шантажиста и его врагов.
Лишь только вспомню – в жилах стынет кровь!
Ведь если б не они, мы б оба вышли,
пока пожар пылал ещё не слишком»…
Он задохнулся, кашлем захлебнулся.
Миссис Кармоди взглядом нас прожгла.
Прошла к нему. Вздохнул он и очнулся.
Она воды попить ему дала.
Мы с Джулией стоим, понять не в силах,
зачем Кармоди это нужно было –
нас впутывать в историю свою?
Но вот я дикий взгляд его ловлю.
Он оттолкнул стакан, сел на шезлонге
и шёпотом кричал противно тонким:
«Я выбрался по лестнице к Нассау.
Я был последним, кто прошёл туда.
Сквозь едкий дым и огненную лаву
прорвался. И теперь я навсегда
жить обречён уродом обожжённым!–
На миг умолк и продолжал со стоном,–
Лицо в рубцах, усы и борода…
Все волосы исчезли без следа!
И вот они, они повинны в этом!
Они должны за весь кошмар ответить»!
Он, кажется и вправду был уверен
в своих словах. Он ненавидел нас
за боль свою и, видно был намерен
нас наказать больнее во сто раз.
Он перевёл дыханье и продолжил:
«Сомнений нет – один из них был должен
заранее план Пикеринга знать.
И лишь они, возможно доказать,
из там живущих, ворвались в контору
Я узнаю их. К чёрту разговоры!
И если Пикеринг ещё не обнаружен,
откинувшись в шезлонге, прошептал,
то значит дымным облаком удушен,
затем сгорел, навек остался там».
«Нет, Пикеринг в живых не обнаружен,–
сказал инспектор.– Всё гораздо хуже».
На нас Кармоди бросил злобный взгляд:
«Тогда его убийцы тут стоят»!
Звериной злобой снова засверкали
глаза, что меж бинтами залегали.
А был ли смысл за правду мне сражаться?
Рассказывать, что он пожар начал?
Что с Пикерингом на кострище дрался,
Что спичкой документы поджигал?
Что в Пикеринга смерти он виновен
и, что «Весь мир» одним им похоронен?
Ему в лицо я выкрикнуть хотел
всё это. Но подумав, не посмел.
Как объясню, как мы там оказались?
Что тайно в смежной комнатке скрывались?
Быть может, о проекте им поведать?
О Дансигере, что ли рассказать?
Решительно не знал я, что мне делать.
Решил покамест скромно промолчать.
Тут у входной двери звонок раздался
Шаги всё ближе. Вскоре показался
Знакомый полицейский. Тот, кто нас
в карету усадил в недобрый час.
Под мышкой шлем. Вошёл. Поклон отвесил.
Хозяин снисходительно ответил.
Хоть процедура три секунды длилась,
я понял: деньги здесь и власть
всего превыше, что бы не случилось.
Они пойдут на всё, чтоб не упасть.
«Ну!– рявкнул Бернс,– теперь он самый главный».
«Так точно, сэр!– сказал сержант исправный.
За борт шинели сунул руку он,
шагнул вперёд и вынул руку вон.
В руке купюры – в жёлтых лентах пачка.
«Хозяйка показала мне заначку,–
сержант продолжил,– в шкафе бельевом
лежала в саквояже под бельём»!
Я просто онемел от изумленья.
Бернс взял купюры. Зорко осмотрел.
«Мои, мои!– Не может быть сомненья!–
воскликнул обожжённый,– Я успел
пометить в банке все мои билеты.
Мой банк немедля подтвердит вам это»!
Бернс пачку денег запихнул в карман.
«Ну, может быть, разгоните туман?–
сказал он нам,– быть может, захотите
откуда эти деньги объясните»?
«Мне нечего сказать!– пожал плечами,–
Он лжёт, а эти деньги не мои.
И эта вся история с деньгами
бездарной провокацией разит,
чтоб наглой лжи придать правдоподобность,
вот эти деньги – нужная подробность»…
Осёкся я. Меня вдруг осенило.
Про отпечатки пальцев позабыл я.
«Вы отпечатки пальцев проверяли?
Вы наших бы на деньгах не сыскали!
Ведь мы-то этих денег не касались,
а потому найдёте там его –
Кармоди отпечатки там остались»!
Но мистер Бернс не понял ничего:
Ты что несёшь? Какие отпечатки?
Ты нам решил загадывать загадки»?
Тогда я понял: видно зря сказал.
Про этот метод Бернс ещё не знал.
«Не понимаете, не надо! Лжёт он.
Мне нечего сказать. И не охота».
«Возможно,– Бернс откликнулся на это.–
Однако если оба были там,
для мистера Кармоди нет секрета
и он припомнит то, что видел сам!
Но вот что, мне скажи: а вообще-то
вы были там? Сидели до рассвета
за комнатой, что Пикеринг снимал?
Там прятались?– Улыбка, как оскал.
Я стал таких вопросов опасаться.
Решил ему ни в чём не признаваться.
Я головой затряс в ответ: «Да, что вы!
Мы не были в том доме никогда!
А с Пикерингом просто мы знакомы,
На Гремерси встречались иногда».
И про шантаж мы ничего не знаем.
И, более того, подозреваем,
что погубитель Пикеринга тут.
Убил его и сжёг в пожаре труп
ни кто иной, как сам Эндрю Кармоди.
Ведь, где живу я, знает он прекрасно.
И с чьей-то помощью, без лишних слов,
подкидывает деньги. Это ясно –
улика есть и вам клиент готов»!
«Возможно,– отозвался Бернс,– возможно.
Нужны нам доказательства надёжней.
Вы ж во «Всём мире» не были вчера»?
«Я дома был до вечера с утра»!
Бернс подошёл к двери. «Сержант!– позвал он.
Сержант вошёл. Застыл у входа в залу
И к нам потом мужчину пропускает,
с которым, показалось, я знаком.
Встречался, помню, только где не знаю.
Мужчина видно не был простаком.
Он даме очень чинно поклонился.
Тому в бинтах, почти не удивился
Две-три секунды он смотрел на нас.
Отвёл глаза. И взор его угас.
Сказал: «Они. Я их узнал по фото.
Тогда пришлось изрядно поработать!
Как доктор Прайм позднее нам поведал,
они спаслись по вывескам, как он.
Я помогал им влезть в окно. С беседы
они ушли. Я с ними не знаком».
Поймал нас Бернс на зависть, очень ловко.
Сработала известная уловка!
Он неотёсан. С виду – вес да рост,
но он опасен, он совсем не прост!
«Прекрасно, сэр!– к хозяину домины
Бернс обратился с благородной миной.–
Похоже, вы убийц сейчас поймали»!
«Инспектор! Вы мне в этом помогли!
Как только я поправлюсь, чтоб вы знали,
ещё смогу вас отблагодарить
в моей конторе. Вы ведь, как и прежде
защита Уолл-стрита и надежда.
На Джонсон-стрит поставили патруль,
свели все ограбления под нуль!
И этим двум вы ускользнуть не дайте.
Им по заслугам поскорей воздайте!
Когда они получат… приходите
ко мне в контору. Буду очень рад»!
«Считайте, сэр, всё будет, как хотите.
Покой, порядок – выше всех наград»!
Я слушал зачарованно их речи.
Взвалить вину за смерть на наши плечи,
за страшный, разрушительный пожар
они при нас решили не спеша…
Мной страх владел. Изрядно был напуган
Но Джулии с улыбкой, без испуга
шепнул, что обвинить нас не удастся,
что против нас слова, одни слова.
Заметил, что и Бернс стал колебаться:
«Так значит, подавай тебе права!–
Промолвил он. Нас вывели из дома.
А Бернс смотрелся, как-то по-другому.
Дверь экипажа, молча, приоткрыл,
и словно сам с собой заговорил:
«Ну, будет суд, а там, как карта ляжет –
один одно, другой другое скажет.
Есть деньги, что в белье твоём лежали,
вас Томпсон с первой встречи опознал.
Но дух скандала, что забыт едва ли,
вокруг Кармоди снова замерцал
И деньги взял он, чтобы откупиться»…
Но вот умолк, вгляделся в наши лица.
Потом нежданно дверцу распахнул:
«Влезай, сержант!– и в сторону шагнул.
Сержант приказу очень удивился.
Нас отпустил и, молча, подчинился.
Бернс повернулся к кузову спиной,
заговорил, как будто сам с собой:
«Пожалуй, вас не время забирать.
Ещё улики надо подобрать»…
Он помолчал, как будто бы в сомненьях.
Потом пришёл к нежданному решенью:
«Ну, вот что, вы отсюдова валите,
Но только, ни на шаг не уходите
из города»! Он явно улыбался,
на Джулию он ласково глядел.
«Тогда спешим, пока не отказался
от слов своих!– подумать я успел,
и Джулию тотчас схватил за руку
и, не издав в ответ ему ни звука,
по Пятой авеню, что было сил,
назад от экипажа потащил.
Прошли шагов мы несколько десятков,
затем я оглянулся для порядка.
Как прежде Бернс стоял у экипажа
И пристально за нами наблюдал.
Нам вслед, казалось, улыбался даже.
Но вдруг на всю округу заорал:
«Сержант!– и резко дверь рванул кареты,–
Они бегут! Ответите за это»!
На нас тому он пальцем указал.
Такого я никак не ожидал.
В окне кареты тотчас показалась
сержанта голова. Лишь покачалась,
затем исчезла и потом оттуда
огнём ствол пистолета полыхнул!
И пуля пролетела, только чудом
со свистом наши головы минув.
Мы бросились бежать, спасая жизни.
Страх леденил, а в голове ни мысли.
И снова выстрел, взвизнуло, щелчок!
Отбив гранит, она ушла в песок.
И тут же снова грохнуло, но угол!
Мы добежали до угла. Упруго
разрезав воздух, третья миновала.
Я оглянулся. Бернс на мостовой.
Схватив за кисть сержанта, задирал он
вверх пистолет своей другой рукой.
Не для того, чтоб нас спасти, конечно.
Стрельбу он прекращал сейчас поспешно,
чтоб не задел его сержант людей
стрельбою беспорядочной своей.
На улице довольно людно было.
Под выстрелами всё на ней застыло…